Человек плюс машина - [25]

— Вот именно!

Иван Иванович во время этой короткой перепалки вел себя уже совсем по-дурацки; не переставая бормотать себе под нос, он подошел к черной грифельной доске, стоявшей позади и слева от трибуны, начал чертить в уголке мелом что-то такое, что нам разглядеть было нельзя, потом стер чертеж ладонью, вернулся на трибуну и, вытирая руки грязным носовым платком, сказал:

— Видите ли, для того чтобы какое-то, самое простое высказывание было понято должным образом, необходимо определенное фоновое знание говорящих… Например, чтобы фраза «закрой окно» имела смысл, нужно: 1) чтобы окно было открыто; 2) чтобы были отношения, когда можно к другому так обратиться; 3) чтобы были руки и ноги… и так далее, так называемый принцип пресуппозиции… Мне хотелось бы здесь особенно подчеркнуть, что… если при логическом анализе высказываний основной критерий — это критерий истинности, то при анализе живой речи на первый план выступает коммуникативная значимость высказываний. Иными словами, на первый план выступает критерий искренности, а критерий истинности становится нерелевантным…

Кирилла Павловича при этих словах прямо-таки подбросило.

— Довольно! Прекратите! — застучал он по столу уже не карандашом, а кулаком. — Я лишаю вас слова!.. Я не намерен! Я объявляю… — Но тут сработал рефлекс человека, много лет пропредседательствовавшего на различных совещаниях, и Кирилл Павлович, пожевав губами, неожиданно закончил: — Объявляю перерыв, товарищи…

В коридоре мне пришлось сдерживать Михаилу Петровича, который рвался сказать Эль-К «все, что о нем думает». А Эль-К, надменно задрав подбородок, стоял в одиночестве поодаль (характерно, что никто к нему не подошел: все были не то чтобы возмущены, но смущены его сегодняшним поведением; и даже Лелик коварно убежал прочь, будто бы за нуждой); Эль-К наблюдал нашу борьбу и, кажется, догадывался, в чем тут дело.

Наконец Михаила Петрович, рассвирепев, отодвинул меня в сторону и, набычившись, шагнул к Эль-К.

— Так как же это прикажешь понимать?! — зарычал он. — Предлагаешь этого… на место Ивана?! Зачем?! Может, он тебе какую неоценимую услугу оказал?! Ты что, не знаешь, что это за человек?! Он что, по-твоему, способен на что-нибудь кроме своей филателии?.. Да и по отношению к Ивану… нехорошо, нехорошо! Вы что, поссорились с ним, что ли?..

— Да разве вы не видите, что он не в себе?! — прошептал Эль-К, показывая глазами на отворенную дверь зала, где, по-прежнему вперив взор в пол, сидел Иван Иванович.

— То есть как не в себе?! Я, по правде сказать, мало что понял, я не специалист…

— Вот именно… Извините меня…

— Но разве ты говорил не о том же самом?

— О том, не о том… Да вы посмотрите на него и поймете, о том или не о том!

— Ты считаешь, что он болен?

— А разве этого не видно? Тут и специалистом не надо быть…

— А ты говорил об этом с Кириллом Павловичем?

— Я пробовал, но он иногда, знаете ли, бывает… нечувствителен… к определенного рода вещам. Вернее, предпочитает быть нечувствительным…

Но к Кириллу Павловичу уже вернулось все его самообладание, а вместе с ним и житейская мудрость (или нечувствительность, как выразился Эль-К). В перерыве он отказался и слушать нас, а после перерыва решение его гласило: административных функций в отделе Системы, конечно, не разделять, а оставить все как есть; Ивана Ивановича обязать поднять в отделе дисциплину персонала, наладить занятия по повышению квалификации, полнее использовать резервы и равномернее загружать кадры, активнее опираться на помощь среднего руководящего звена (это имелся в виду Сорокосидис), представить развернутый письменный отчет не позднее 1 октября сего года. Было, однако, принято и предложение Лелика насчет того, чтобы не допускать посторонних в помещение вычислительного центра, для чего у дверей ВЦ организовать дополнительный пост охраны. На карточные игры был наложен безусловный запрет, но одновременно назначена была и специальная комиссия для изучения вопроса (в комиссии этой волею судеб оказался и я сам…).

11

В качестве члена вышеупомянутой комиссии 17 сентября я принял участие в одной из «контрольных игр» с машиной. Играли втроем: Лелик Сорокосидис, машина и я. Ивана

Ивановича не было. Я пришел в ВЦ около пяти, и ребята сказали мне, что его уже с час как нет.

Прошедшее две недели назад обсуждение вообще плохо подействовало на Ивана Ивановича, с ним что-то случилось, он как-то сразу сдал, хотя и до того — я ведь говорил — выглядел далеко не блестяще; но тут от него уже совсем осталась лишь одна тень; «Ни то ни се, ни житель света, ни призрак мертвый», — как, краем уха я слышал, острил Эль-К. Хуже всего было, однако, на мой взгляд, то, что Иван Иванович при всей своей призрачности находился еще все время в состоянии сильнейшего, но, видимо, совершенно нецеленаправленного возбуждения. Это бросалось в глаза не только мне. Марья Григорьевна, с которой мы несколько раз за это время, правда мельком, переговорили, тоже тревожилась, что с Иваном Ивановичем что-то происходит, но толком ничего не могла сказать, потому что он, по ее словам, по-прежнему ее избегал; ребята с машины также беспокоились: «Странно, очень странно ведет себя Иван Иванович. Придет, побродит по залу, посидит задумчиво в уголке, пошепчет что-то про себя, да и уйдет среди бела дня. Куда, зачем — не отвечает. Никогда такого за ним не водилось…»