Человек-Олень - [43]

— Правда, — сказал Тасжан дрогнувшим голосом. На глазах у него появились невольные слезы.

Заметив это, девушка тепло посмотрела на него и сказала:

— Вы тоже больны, но будете жить долго. Человек, собирающийся в иной мир, становится слишком мечтательным. Вот как я, например. — Акбота вдруг улыбнулась ясной улыбкой. — Мечтаю ходить пешком по морю со своим верблюжонком. Скажите, ага, разве это невозможно?

— Все возможно, родная, нет ничего невозможного.

— Я знаю, что врачи не вылечат меня, — тихо сказала Акбота.

— Бывает, что и вылечивают…

— Вы так говорите, чтобы утешить меня. Вы знаете, если постоянно переливать кровь чужих людей, то у человека начинает меняться характер. Вот так постепенно теряешь свою сущность и превращаешься в эту массу людей, которые живут в домах, построенных вами. А я не хочу быть похожей на них… Я кровосос, ага, — сказала Акбота и надрывно заплакала.

«О боже, ей идут даже слезы, льющиеся из глаз!» — подумал Тасжан. Он встал и погладил девушку по волосам.

— Акбота, вам нельзя так говорить.

— Просто я увидела понимающего человека и расслабилась… Больше не буду плакать.

— Поиграйте на домбре, — попросил жигит.

— Завтра, ага, завтра я посвящу вам свою мелодию и свою ночь…

Тут дверь открылась и вошел брат Акботы. Растерявшийся Тасжан встал. В руках мужчины была сетка с продуктами. Он бросил злой взгляд на остолбеневшего Тасжана и стал выкладывать на стол хлеб, колбасу, айран.

— Это стыдно, — сказал он наконец густым басом. — Вы ей в отцы годитесь, да к тому же Акбота больна.

— Я давно выздоровела, — вмешалась Акбота. — Просто скрывала от вас.

— Раз так, устраивайся на работу, трудись, корми себя сама.

— Выходит, я дармоедка? Ну, хорошо, через два дня я исполню все ваши советы, а сегодня оставьте меня в покое.

Акбота побледнела, губы у нее задрожали от обиды.

— Ну что ж, идемте в город, — обратился мужчина к Тасжану. — В этом доме вам не стоит задерживаться.

Тасжан вышел первый, брат Акботы последовал за ним со словами:

— Ты иди впереди, а я за тобой. Чего доброго, еще вздумаешь повернуть назад.

«Ну и тип! — с неприязнью подумал Тасжан. — Наверное, каратэ надо применять как раз против таких негодяев». Все же он постарался успокоить себя, но у него появилось такое отвращение к идущему за ним брату Акботы, что он побежал, чтобы избавиться от него. Ему казалось, что этот разъевшийся мужчина с тройным подбородком и сиплым басом начнет преследовать его, но тот быстро отстал. «Ну конечно, все его мысли и чувства превратились в ненасытный желудок, — зло подумал Тасжан, — а сердце заплыло жиром от сидения на балконе и обилия пищи».

Раздосадованный, он не стал подниматься в свой номер, а зашел в ресторан, который все еще был открыт.

— Двести грамм коньяка и кофе без сахара, — сказал он жестким тоном официантке.

Та, одобрительно кивнув, ушла. Тасжан выпил коньяк одним духом и откинулся на спинку стула. Он обратил внимание, что совсем не почувствовал вкуса коньяка, будто выпил обыкновенную воду. Затем он подошел к музыкантам, дал им пятерку и сказал:

— Самую громкую и визжащую музыку.

Его желание было мгновенно исполнено, но это не принесло ему облегчения. Он не знал, к кому бы придраться, на ком сорвать свою злость, не было видно ни одного рубахи-парня, из тех, которые любят «выступать» Тасжан не мог спокойно сидеть на месте, словно конь перед скачкой. Он искал драки, хотел, чтобы кто-нибудь задел его, весь был собран в тугой комок, но люди мирно сидели за столиками и кормились, как овцы на пастбище. Ему хотелось заорать на весь зал: «Выходи любой один на один!» В конце концов он почувствовал себя опозоренным, не найдя себе достойного противника. Все были заняты собой, до Тасжана с его переживаниями никому не было дела. И не было никого, кто бы выскочил на середину зала и встал перед ним.

«До чего мы дожили, единственное наше оружие теперь — сплетня, — подумал он. — Надо поскорее отсюда уйти. Но куда?»

Он понуро встал и огляделся. В зале мирно жевали, смеялись, выпивали, как будто нарочно подпаивая друг друга. «Все вы, слуги желудка, виноваты в беде Акботы!» — хотелось крикнуть Тасжану, но он сдержал себя.

Акбота сказала, что он долго проживет. И это верно. Он безобиден, как черепаха, бесполезен, как плевок, никому не нужен и поэтому не умрет. Посредственности долго не умирают, они не способны на это, умирают гении.

Тасжан вернулся в номер и лег с намерением уснуть, однако сон не шел. Все в нем кипело.

Кто же виноват в болезни Акботы, в его неудавшейся судьбе? Круглый мир, ни одного угла, ни одной трещины, за которую можно было бы зацепиться, — скользишь, как на гладком льду. А нить жизни тверже алмаза, попробуй оборви ее. Тасжан вообразил, что сидит в самолете, у которого нет мотора, и его несет неизвестно куда, неизвестно, где и когда он упадет. Это и называется «жизнь как перекати-поле». Люди, конечно, живут теперь в мудрую эпоху, но он обособился от всех и, наверное, от этого свихнулся.

У него появилось такое ощущение, что он заново родился и ничего еще не понимает в жизни. Акбота, наверное, родилась слишком поздно. Ей бы родиться в восемнадцатом веке. Она не смогла приспособиться к бурному течению времени, к веку научно-технического прогресса. И это сильно и болезненно подействовало на ее чувствительную нежную душу, а современный город, загрязненный воздух, гул самолетов, шум машин доконали ее. Она — цветок, посаженный на бетон, рыба, которую бросили в нефтяное озеро…