Человек находит себя - [113]

— Знаю! Я встретил сейчас Александра Степановича у проходной. Он все рассказал мне. От души тебе скажу: рад я за него, Михаил, очень рад. Его просто не узнать. Ты знаешь, он сказал мне: «Не знаю, то ли моложе я вдруг стал, то ли повзрослел за сегодняшний день…» А ты еще сомневался, помнишь?.. Ну, когда начинали все это. Кстати, пока мы возились с Сысоевым на складе, придумали почти то же, что и наш главный инженер. Интересное совпадение, правда? Ну, ты домой-то идешь сегодня?

— У меня, Мирон, скорее здесь дом, чем там, в квартире. Тесно там одному, невмоготу, понимаешь? — глухо проговорил Токарев, и только сейчас Ярцев увидел, какое у него усталое, осунувшееся лицо.

— Случилось что-нибудь? — с тревогой и участием спросил он.

— И да, и нет… Вообще, все это чертовски мучительно… На, читай, если хочешь… — Токарев подал Ярцеву листок, исписанный крупным детским почерком.

«…Папа, когда ты нас увезешь на Урал? Мне здесь скучно, и я хочу к тебе. А ты писал, что там горы и много снегу, и хорошо на санках кататься. Я маму спросила, а она говорит, что не поедем и что это вовсе ты приедешь обратно…»

— От дочки, значит? — Ярцев протянул письмо Токареву, внимательно вглядываясь в его лицо.

— Да. И жена написала. Она, Мирон, видишь ли, раздумала ехать сюда. Пишет: зря не отговорила меня вовремя. Настаивает, чтобы добивался перевода в Москву. И тон письма, знаешь, нервозный такой. В общем, дружище, здорово сыро на душе… тяжело…

— Понимаю… Решил что-то?

— Да… то есть не решил, а… Просто знаю, что должен быть здесь. Знаю и буду. А вот как это все получится, ей-богу, просто представить себе не могу. Ты иди, Мирон, отдыхай.

— А может быть, вместе ко мне пойдем? — предложил Ярцев. — У меня и переночуешь, а?

Токарев покачал головой.

— Отдыхай…

Ярцев не стал уговаривать. Он знал, Токарев умеет справляться с собой. Прощаясь, Ярцев дольше обычного задержал в своей руке холодную руку друга. Крепко стиснул ее и, ничего больше не сказав, вышел.

В трех верхних окнах конторы всю ночь не погасал свет.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

Дом Ярыгина запылал ночью. Илья Тимофеевич проснулся оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Он сел на полатях, ударившись головой о потолок, и протер глаза.

— Встань, батюшко, встань! — уговаривала его встревоженная Марья Спиридоновна. — Выдь на улицу-ту. Пожар, слышь, где-то-ся!

Илья Тимофеевич прислушался к тоскливому стону фабричного гудка, спустился на пол и долго силился разглядеть что-нибудь сквозь замерзшие стекла. Потом влез в валенки и, накинув на плечи полушубок, вышел на улицу.

В стороне над черными силуэтами крыш и голых деревьев плясало алое зарево. Где-то отчаянно колотили в рельсу. На станции пронзительными короткими воплями надрывался маневровый паровоз. Илья Тимофеевич вернулся в дом.

— Над Данилихой зарево, — сказал он и начал одеваться по-настоящему.

Данилихой назывались несколько крайних кварталов поселка.

— Близко-то хоть не суйся! — крикнула в темноту двора Марья Спиридоновна, когда за стариком звякнула щеколдой калитка…

После разоблачения, окончательно убедившись в том, что пора «выгодной работенки» миновала безвозвратно, Ярыгин принес Токареву заявление, в котором просил уволить его с работы, ввиду… «неподходящих условий».

Токарев написал на уголке резолюцию: «Уволить». После Ярыгин еще ходил к Тернину с жалобой на то, что ему отказали в «выходном способии»…

В просторной бревенчатой мастерской, пристроенной к дому со стороны огорода, у Ярыгина было достаточно материалов, запасенных «про черный день» еще в пору сытого паломничества. Ярыгин начал делать комоды и делал их кое-как, лишь бы сбыть с рук. Красил дерево анилиновой краской, протирал горячим клейком для закрепления и лишь для виду «жиденько трогал лачком». На рынке в Новогорске, куда их доставляли на попутных машинах, комоды расходились быстро. Покупатели развозили их по домам. Внесенные с мороза в теплую квартиру, они отпотевали и через несколько минут начинали слезиться, распуская отвратительные красноватые струйки клеевых потёков.

Почти все вырученные деньги Ярыгин тратил на водку. Он пил все больше и больше. Работаться стало плохо. Когда не хватало денег, Ярыгин принимался за свою «мешанину». Каледоновна проводила время у соседей, без конца жалуясь на своего «потерявшего всякое подобие супостата».

В этот вечер Ярыгин пил особенно много. Но выпитого все же казалось недостаточно. Он с лампой пошел в заветный чулан «добавить» из «питейных запасов». Нацедил в кружку политуры и, ставя на место бутыль, уронил стекло от лампы. Она погасла. Ярыгин стал чиркать спичками, чтобы отыскать поставленную на полку кружку. Он унес ее в комнату вместе с погасшей лампой. Пока разводил политуру водой и подсыпал неизменной «сольцы», в чулане уже горела стружка в корзине с бутылью.

Ярыгин все еще сидел над недопитой кружкой, а в комнату через дверные щели уже просачивался едкий дымок и медленно наполнял ее. Ярыгин закашлялся и, смутно почуяв недоброе, опрокинув стул, метнулся к двери. Навстречу ему рванулся раскаленный воздух. Огонь опалил волосы и лицо. Вмиг протрезвев и сообразив, что через сени ему не выбраться, Ярыгин полез в подполье. Там была выходившая во двор низенькая дверь, через которую осенью таскали картошку. Теперь дверь была заколочена изнутри досками и засыпана опилками. Ярыгин начал отдирать доски, но гвозди сидели в дереве крепко, и он ничего не мог сделать. Потея от страха, он вернулся в комнату, схватил стоявший под лавкой топор, снова спустился вниз и с лихорадочной торопливостью начал отдирать неподатливые доски. Подполье наполнялось зловещим дымком…