Человек на балконе - [17]
Я поступил в американский университет в самом начале апреля и, узнав об этом, немедленно позвонил в комнату Дитте. Она прибежала. Неизбежность скорой разлуки так ярко отражалась на ее лице! Она горела, рыдала, металась и снова что-то нежно говорила по-датски. А через месяц, за несколько дней до моего отъезда, она принесла мне в комнату белый компакт-диск с первой в моей жизни музыкальной подборкой, на котором извилистым почерком написала красным: «For my love, Yerzhan».
Этот диск до сих пор валяется где-то в доме моих родителей, а ведь я уже даже и не припоминаю, каких именно исполнителей она мне туда записала! Помню только песню Джеффа Бакли «Lover, You Should Have Come Over», потому что ее она любила больше своей жизни, эта смешная датская русалочка. Джефф Бакли погиб очень молодым, записав в своей короткой жизни всего один альбом — и даже в этом просвечивается некая трагедия. Перед отъездом я нежно поцеловал Дитте в щеку и погладил перламутровое кольцо на ее руке. Она непрерывно гладила мою голову и шею. Где-то вдалеке все также плескался фьорд.
11
Сидя у себя на балконе, я иногда думаю: «Стыдно быть таким великолепным!». Стыдно бывает порою, проходя мимо пожилых некрасивых людей, сидящих в подземном переходе, носить ярко-красный галстук. И стучать каблуками новых напомаженных ботинок по выложенному кафелем полу. Неуместно себя чувствуешь, спускаясь в холодный подземный переход. А потом поворачиваешься так резко, расстегиваешь ширинку и начинаешь ссать посреди всего этого вонючего коридора. И ловишь одобряющие взгляды пожилых некрасивых людей, и сразу становишься своим, родным каким-то, веселым и живым. И осознаешь собственное безумие, и от всей авантюры этой, гадкой и земной, на душе становится легче. Безумие нравится скучающим пустым биороботам так же, как и яркие цвета. А когда последняя из пачки сигарета потихоньку затухает и на донышке бутылки дешевого рома остается небольшая капля, я забываюсь в беспокойном сне. Классно было бы сейчас оказаться где-нибудь в Исландии! И быть знаменитым художником по имени Бьярки, и тискать в тумане посреди жухлой темно-зеленой травы и теплых гейзеров сдобненькую розовощекую Ольгу. Ан нет, живешь в смоге, куришь «Кент-четверку» и носишь черное пальто. И ежедневно эта уменьшенная в размерах Эйфелева башня! И идиотские фильмы, и нудные вечеринки, и пошлые стихи! Нас, живущих в дымке, уже ничем не удивить — ни стрельбой, ни пьянкой. Мы гордимся своим городом и одновременно ненавидим его. С нами никогда не случалось поколение битников, никто из нас не летал в космос, и никто из нас с этим космосом не общается. И все-таки происходят и среди нас моменты искренней влюбленности. Обычно они случаются ранним утром, около шести тридцати, на Абылай хана, когда идешь пешком домой от пылкой девушки, здоровый, талантливый и возбужденный, и пахнешь ею, и злой, затюканный регулировщик на перекрестке тебе совершенно безразличен, и сквозь завесу дыма над грозой еле-еле пробивается первый лучик солнца.
12
Утром лиственный шорох. Ветер. Вдруг вспомнил я свою первую драку. Помнится, заявился я ребенком на летние каникулы к своему деду в городок Кокшетау. Мой дед — полковник милиции в захолустном северном городишке, имел военную выправку и достаточно большой вес среди местных скучающих провинциалов для того, чтобы я приехал туда на правах маленького принца. Беспорядочное воспоминание. Всю свою продолжительную жизнь дед пытался завоевать авторитет для семьи и поставить на ноги своих никчемных многочисленных детей, которые, в итоге, все без исключения, ужасно его подвели. Гены, видимо, решили не идти дальше, никто из них так и не смог достичь определенного в жизни успеха, многие ударились в алкоголизм, некоторые даже сошли с ума. В последние годы жизни деда мне было весьма печально и в то же время немного забавно наблюдать тоскливое, безвыходное разочарование в его глазах — никто из близких не мог понять его или занять его места, а век уже истекал и время сыпалось сквозь пальцы, словно безжалостный песок.
Шорох за окном затихает. То вдруг все освещается, то затемняется. Мне 12 лет, и я сижу за длинным столом на ингушской свадьбе в жутком темном ресторане гостиницы «Кокшетау». Красивый седой ингуш, выдающий дочь замуж — это друг моего деда. Я скучаю и завожу знакомство с двумя девочками примерно одного со мной возраста — воинственной раскосой Динкой и нежной Лейлой — младшей дочкой старого красивого ингуша. От Лейлы исходит странная, доселе не знакомая мне вибрация. Девочки, как правило, взрослеют раньше пацанов, и сигналы свои коварные начинают подавать тоже раньше. Я на минуту теряю их из виду и нахожу уже на крыльце в довольно заплаканном виде. Оказывается, местные ребятишки к ним придираются, околачиваются вокруг как шпана, не дают покоя. Недолго думая, чувствуя на себе устремленный взгляд Лейлы, я иду прямиком к их главарю, оборванному, лысому пацаненку лет 13, и пытаюсь интеллигентно объяснить тому сложившеюся ситуацию. Ответом на мои вежливые старания становится прямой удар в переносицу, от которого я, конечно же, оторопеваю. За ним следует косой удар левой в ухо, от которого я чуть не теряю равновесие. Мне хочется бежать. Есть страх. Мысли идут кругом в неокрепшей еще головушке, но главной остается мысль о незамедлительном бегстве, туда, внутрь, к деду, в безопасность. Ах, Лейла, Лейла! Ты стоишь там же, не спуская глаз со всего происходящего. Как могу я жить дальше, убежав от всего этого и от твоих глаз? Повзрослев, я стал способен на многие подлые поступки, но в тот момент мне все это кажется жутчайшим преступлением. Я лихорадочно вспоминаю какие-то приемчики, увиденные в дешевых гонконгских боевиках, кажется, один из них, под названием «ножницы», я и применяю к наглому уличному Казанове. Нос моей кроссовки попадает ему в подбородок, раздается лязгающий звук, свидетельствующий о столкновении верхних и нижних зубов. Приятный, яркий звук. Кажется, он немного прикусывает свой язык, и на нижней потрескавшейся губе показывается кровь. Из глаз его, меленьких поросячьих, брызгают слезы. Он разворачивается и поверженно отходит к остальным оборванцам. Вот он, мой первый триумф и плата за преодоленный страх! В тот момент я вдруг ясно понимаю, что мне предназначена судьба героя.
