Человек, который знал все - [38]

Жму руку.

Александр.

Best regards, [email protected].

В письме проглядывало нечто странное — какая-то наивная зашифрованность. Я даже не имею в виду чрезмерную осведомленность моего корреспондента о моих личных планах. Но он писал это письмо словно бы с оглядкой на кого-то постороннего…

Я не делал секрета из своей поездки. Мне предстояло прилететь в Хитроу в ближайшую среду вечером. В четверг я собирался потратить полдня, если не больше, на Лондонскую национальную галерею, куда я так давно хотел попасть. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы вспомнить: галерея стоит на Трафальгарской площади. Здесь же — колонна с адмиралом Нельсоном, охраняемая чугунными львами. Я еще на минуту засомневался, сколько там львов — может, два? Но тут же легко уточнил, перелистав популярный справочник: их все-таки четыре.

Если допустить, что письмо было прочитано кем-то третьим, знающим, что имеется в виду Лондон, то «загадка» про четырех львов выглядела скорее не загадкой, а подсказкой. Но тогда на кой ляд Безукладникову понадобилось настолько прозрачно шифроваться? У меня оставалось единственное допущение — он не шифровался, а таким образом предупреждал: твои письма читают, будь аккуратен…

Самолет авиакомпании «Трансаэро» сел в Хитроу вовремя.

Английская столица встретила меня получасовой толкучкой в пассажирском терминале, запахами хорошего кофе, свежего парфюма и какой-то особой непринужденности. После жестких, напряженно-озабоченных российских городов дышать этой массовой вежливой раскованностью непривычно, как холодным озоном.

Я остановился в Излингтоне у друзей. Утром в четверг, несмотря на свою географическую тупость, я удачно, без пересадок, зарифмовал транспортный узел Кингс-Кросс со станцией метро «Чаринг-Кросс», откуда и вышел на поверхность — в двух шагах до цели.

Так получилось, что я начал смотреть галерею с «конца», в обратной хронологии. За спиной еще маячил апрельский дневной свет, а передо мной уже светились растрепанные, будто спросонья, «Подсолнухи». Хотя, если честно, это свидание с импрессионистами скорее напоминало ностальгическую встречу с полузабытой школьной влюбленностью: все фигуранты живы, можно без робости приблизиться на расстояние поцелуя — но уже ничего нельзя вернуть, да и незачем! Теперь я сгорал от желания повидаться с уродской и неотразимой «Четой Арнольфини» Яна Ван Эйка, с ясноглазым, чуть манерным Лукасом Кранахом, наконец, с самой сильной своей страстью — Вермеером Дельфтским.

Около часу дня я вышел покурить на ступенях галереи. Зеваки и туристы на площади соревновались в численности с голубями. К стыду своему, я только в этот момент вспомнил о Безукладникове. Колонна с Нельсоном стояла там, где ей положено. И, как ни смешно, собирался дождь.

Я вернулся в музей, наскоро поел в тамошнем кафе и отправился выяснять свои дурацкие запутанные взаимоотношения с итальянским Ренессансом. Причем в этих выяснениях я докатился до того, что мысленно обозвал Рафаэля Санти сладкой прилизанной посредственностью.

В половине пятого я присел на скамью возле этюда Леонардо, нарисованного мелками на картоне, и позволил себе посмотреть на эту знаменитую картинку «дикарскими» глазами — так, словно мне вообще неизвестны имена персонажей и библейская подоплека сюжета. Крупная, взрослая женщина поразительной красоты сидит на коленях у другой взрослой женщины, и они обе служат как бы живой подставкой для младенца мужского пола, который обращается с недетским предупредительным жестом ко второму мальчику, прильнувшему справа к женскому бедру. Все четверо сопряжены так тесно, что возникает ощущение подглядывания за глубоко интимным ритуалом.

Кто-то из посетителей прямо за моим плечом раздраженно крикнул на русском языке: «Чего ты сюда поперлась? Мы в этом зале уже были!» — и тем самым напомнил мне о предстоящем свидании с соотечественником.

Судя по лужам на площади, дождь только что закончился. Безукладников подошел к чугунным львам одновременно со мной, минута в минуту, и не скрывал своей радости. Он заметно похудел, стал почти поджарым, но это была поджарость не породистой гончей, а вполне обаятельной беглой дворняги. При нем не было ничего, кроме сырого зонта. Он слегка шмыгал носом и втягивал голову в поднятый воротник. Я отказался от ужина в ресторане, поскольку был совсем не голоден, и мы отправились в бар гостиницы «Трафальгар», до которой было рукой подать. Здесь полагалось восседать на томных диванах, попивая бурбон и любуясь открыточным видом из окон во всю стену. Рядом с нами активно пьянствовали светские девушки, наряженные так, будто они только что встали с постели и поленились одеться.

Мы и начали с бурбона. В тяжеленьких прямоугольных бокалах он походил на слитки старого темного золота. Я спросил: «Вы здесь живете?», имея в виду Лондон. «Да, в этом отеле», — ответил Безукладников. «А вообще — где, в каком городе?» «Нигде. У меня теперь нет ни города, ни страны. — И добавил, не то хвастая, не то жалуясь: — Но я не беспризорник! Меня сразу четыре разведки пасут».

На этот раз Безукладникову не нужно было навязывать мне свою неправдоподобную исповедь — она уже интересовала меня острее любого разговора, и хорошо, что диалог очень скоро сменился его монологом.