Человек, который высмеивал - [21]

— Проведите инвентаризацию. Выясните, что он взял. — Ален сел за стол. — И сразу дайте мне знать, когда кончите.

Инвентаризация заняла целый день. В пять часов информация лежала на столе у Алена.

— Он обчистил нас, — подвел итоги Прайер. — Пусто. Просто поразительно. Наверное, поработал не один час. Конечно, мы можем попытаться подать в суд.

— Блэйк-Моффет будет тянуть время, — возразил Ален, поигрывая желтым блокнотом. — Когда мы получили обратно свои пакеты, они уже устареют. Придется придумывать что-то новое.

— Легко сказать, — покачал головой Прайер. — Такого еще не случалось. Конечно, Блэйк-Моффет понемногу грабил нас. Но чтобы кто-то из высшего руководства перебежал к ним и прихватил все материалы…

— До этого мы еще никого не увольняли, — напомнил Ален. — Они могут здорово навредить нам. И Лади им, конечно, поможет. Жалко материалов.

Когда Прайер ушел, Ален встал и принялся ходить по кабинету. Оставался только день на то, чтобы принять решение о Т-М. И оставалась проблема со статуей;

Мальпарто ясно дал понять, что лечение будет тянуться бесконечно долго. Можно ли принять место директора Телемедиа в таком состоянии? И можно ли отказаться?

Во всяком случае, до субботы положение не изменится.

К сожалению. Курорт пока ничем не смог помочь.

Доктор Мальпарто витал в облаках, планируя бесконечные тесты. Между тем дело не терпело отлагательств.

Ален должен был принять решение без помощи Мальпарто. И вообще без чьей-либо помощи. Он вернулся к той же ситуации, в какой находился до того, как Гретхен дала ему сложенную бумажку с тремя словами.

Ален снял трубку и позвонил домой.

— Алло, — ответил тревожный голос Дженет.

— Говорит Похоронное бюро, — сказал Ален. — Мой долг сообщить вам, что вашего супруга засосало в коллектор автофака, и больше его никто не видел. — Он взглянул на часы — это произошло ровно в пять пятнадцать.

Наступила тишина. Потом дрожащий голос Дженет проговорил.

— Но ведь сейчас как раз пять пятнадцать.

— Если вы прислушаетесь, то сможете услышать его дыхание. Он еще не на том свете, но достаточно близок к нему.

— Ты просто чудовище!

— Я хотел только узнать, что мы будем делать сегодня вечером.

— Я поведу детей Лины в исторический музей. — Лина была сестрой Дженет. — А тебе делать нечего.

— Я тоже пойду с вами, — решил Ален. — Мне надо с тобой кое-что обсудить.

— Обсудить? — переспросила она.

— Все те же проблемы.

Исторический музей представлял собой достаточно удобное место для беседы. При обилии посетителей едва какой-нибудь «малыш» обратит внимание на обычную семью.

— Я приду к шести. Что у нас на обед?

— Как насчет бифштекса?

— Отлично. — Ален повесил трубку.

После обеда они пошли к Лине и забрали двух ее детей. Неду было восемь, а Пату семь, и они шагали по тротуару в радостном возбуждении. Ален и Дженет, держась за руки, шли за детьми. Вечер выдался теплый, несмотря на облачность, и многие люди вышли из дома, чтобы развлечься доступными им способами.

— Музеи, выставки, — начал перечислять Ален, — концерты, лекции, обсуждение общественных проблем. — Он вспомнил про фонограф Гейтса, джаз "Я не могу остановиться", вкус шерри и сосредоточивший в себе пыль двадцатого века, пропитанный сыростью томик Джойса. — И, конечно же. Фокусы.

Дженет с мечтательным видом прижалась к нему.

— Мне иногда хочется снова стать ребенком. Посмотри, как они идут. Дети скрылись за дверью музея. Их еще интересовали музеи и выставки; им не успели надоесть замысловатые экспозиции.

— Хотел бы я когда-нибудь сводить тебя туда, где ты могла бы отдохнуть по-настоящему, — сказал Ален.

Но где найти такое место? Конечно, не в сфере действия Морака. Может, на какой-нибудь отдаленной планете, когда они оба состарятся и будут отвергнуты обществом. — Снова вернется твое детство; ты сбросишь свои туфли и побежишь босиком. — Такой он впервые встретил ее: робкую, тоненькую, хорошенькую девочку, которая жила со своей семьей на идиллической Бетельгейзе-4.

— Может, мы совершим путешествие, — предположила Дженет. Куда-нибудь, где много свободного места и текут реки, и… — она запнулась, — и растет трава.

Основу музея составляла экспозиция, посвященная двадцатому веку. Скрупулезно реконструированный дом с побеленными стенами, дорожка, лужайка, гараж с «Фордом». Внутри дома — вся обстановка, горячая еда на столе, ароматизированная вода в выложенной кафелем ванной и роботы-манекены, которые ходили, разговаривали и даже пели. Экспозиция медленно вращалась, чтобы можно было увидеть все детали. Посетители, выстроившись вдоль кольцевой ограды, обозревали картину жизни Века Расточительства.

Над домом светилась надпись:

КАК ОНИ ЖИЛИ Нед подбежал к Алену.

— Можно мне нажать кнопку? Еще никто не нажимал. Сейчас самое время.

— Конечно, — разрешил Ален. — Давай, пока тебя никто не опередил.

Нед помчался обратно, протиснулся к ограде, где его поджидал Пат, и нажал кнопку. Уже зная о том, что должно произойти, посетители насыщались зрелищем изобилия: горы консервированных продуктов, большой холодильник, плита, раковина, посудомоечная машина, сушилка, сверкающий автомобиль, словно сделанный из алмазов и рубинов. Табличка над домом погасла, и он скрылся в густом облаке дыма. Послышался грохот, и «земля» содрогнулась. Когда дым рассеялся, дом исчез. От экспозиции остались лишь жалкие обломки: несколько стальных опор, кирпичи, куча известки. Сохранившиеся манекены сгрудились вокруг своих убогих пожитков: бака с дезактивированной водой, жареной собаки, радиоприемника и аптечки. Выжили лишь три манекена, и они были нищие и больные. Их одежда состояла из лохмотьев, а кожу покрывали ожоги.