Человек, который видел все - [6]

Во время церемонии я с гордостью держал под руку эффектную Дженнифер Моро с ее экзотической французской фамилией, бледно-голубым брючным костюмом в классическом стиле и того же цвета сапогами на платформе. Мэтт-Жиртрест, его потасканная жена и двое маленьких сыновей заняли всю переднюю скамью в церкви, будто члены королевской семьи. Мне же оставалось только смотреть на них и гадать, что же такого непростительного, по их мнению, я совершил, помимо того что носил на шее жемчужное ожерелье.

По всей видимости, я считался неудачной ветвью семьи: неженатый, бездетный, определенно человек второго сорта. Мне тут же вспомнилось сокрушительное одиночество подростковых лет. Мэтт, который в то время еще не был Жиртрестом, уже начал работать электриком и неплохо зарабатывать, что в глазах отца сделало его настоящим большевистским героем. Я же в те дни тайком бегал в аптеку и там пробовал подводить глаза рекламными образцами карандашей. К тому моменту как Мэтт научился прокладывать проводку по всему дому, я всего лишь поступил в Кембридж. Оттачивал навыки маскировки собственного невежества на экзаменах (ярко-синие глаза служили в этом деле неплохим подспорьем) и старался воспользоваться всеми преимуществами, что открывались перед черным как смоль котярой с рабочей окраины (отсутствие когтей компенсировали высокие скулы) в компании напыщенных белых голубей.

Мэтт произнес над гробом отца прочувствованную речь. Когда же очередь дошла до меня, единственное, что я, самый образованный член семьи, смог из себя выжать, было: «Прощай, папа». Однако, как ни странно, брату понравилась моя идея взять с собой в ГДР щепотку пепла нашего отца-коммуниста и похоронить ее там. В конце концов, это ведь соответствовало его убеждениям.

Ковыляя вниз по длинной широкой Гамильтон-террас, я поглядывал на виллы эдвардианской эпохи, высившиеся на противоположной стороне, и все пытался понять, откуда же Дженнифер могла знать про ананасы, которые меня попросил купить Вальтер Мюллер. Может, она вслух читала мне его письмо? Если верить молве, у Штази повсюду были информаторы, их «глаза и уши», Horch und Guck. А вот мои глаза и уши, по мнению Дженнифер, явно были слепы и глухи – по крайней мере, во всем, что касалось ее творчества. Но на самом деле я просто с головой погрузился в подготовку к поездке в Восточную Германию. Нужно было заполнить кучу бумаг, чтобы получить доступ к архивам, необходимым мне для научной работы. Разрешение мне удалось выбить только в обмен на обещание после приезда написать пространный отчет о реалиях повседневной жизни в ГДР. И в нем, в противовес стереотипам эпохи холодной войны, подробно остановиться на системах образования, здравоохранения и жилищном вопросе. В общем, на всех тех аспектах, которые я неоднократно обсуждал с собственным отцом.

– Довелось бы тебе воевать с фашистами, ты бы тоже от них стеной отгородился.

Когда я в ответ напомнил отцу, что стену построили не для того, чтобы отгородиться от внешних вторжений, а для того, чтобы держать взаперти свой же народ, он обозвал меня Марией-Антуанеттой и добавил, что не зря я ношу на шее жемчуг.

– Сними его уже наконец, сынок.

По его мнению, свобода слова и свобода передвижения по сравнению со всеобщим равенством и коллективным трудом на благо общества значили не так уж и много. И тот факт, что он в любой момент мог спокойно сесть на паром, отправляющийся во Францию, и в Дувре никто не стал бы стрелять в него со сторожевой вышки, поколебать его в этом мнении не мог. Как и советские танки, разъезжавшие по улицам Праги в 1968 году. По-моему, он вообще считал, что мы состоим в родстве со Сталиным.

– Советский Союз для ГДР фактически является крестным отцом. А в семье все обязаны защищать друг друга от внешних врагов и реакционных элементов.

Ну да, ну да.

Например, Мэтт так отчаянно жаждал встать на мою защиту, когда мальчишки, поймав меня на верхнем этаже автобуса, пытались повесить на собственном галстуке. Отцу категорически не нравилась моя, по выражению Дженнифер, «неземная красота», по неясным причинам она его оскорбляла. То, что физически я был слабее брата, а, отправляясь с отцом в паб, порой надевал шелковый оранжевый галстук, наших отношений тоже не улучшало. Как-то раз он даже заказал бармену кружку пива, «а для девчонки стакан красного вина». Бармен, правда, вручил пиво мне, а отца спросил, подойдет ли ему мерло. В качестве компромисса, приходя послушать его выступления на партсобраниях, я не пользовался тушью для ресниц, а оранжевый галстук заменял на плоскую зеленую кепку из искусственной змеиной кожи. Когда отец бывал в плохом настроении (что в дни моей юности случалось частенько), он вполне в духе Сталина натравливал на меня Мэтта. Орал: «Врежь ему! Врежь ему!» – пока Мэтт, его верный соратник, не валил меня на пол. После смерти нашей матери брат сделался настоящим драчуном. Как-то раз разбил мне губу и поставил два ярко-фиолетовых фингала, иметь которые в нашей семье считалось куда более прилично, чем ярко-синие глаза. В тринадцать я постоянно жил с ощущением, что в гостиной нашего дома в Бетнал-грин дежурят отцовские танки, в любую минуту готовые поднять пушки и переехать гусеницами мое недостойное тело.