Человек, который дружил с электричеством - [13]

Примерно тогда же начал изменяться тон прессы. До той поры нас рассматривали как нечто среднее между Шекспиром и владельцем ярмарочного балагана. Но теперь, когда на свет начали извлекаться давно забытые неприятные факты, несколько заядлых пессимистов принялись намекать, что мы — весьма вредоносная парочка. «Кое в чем не стоило бы копаться». Только огромные средства, которые мы тратили на рекламу, заставили их воздержаться от прямых нападок.

Тут я сделаю небольшое отступление и расскажу о том, как мы жили все это время. Майк продолжал оставаться на заднем плане — потому что ему так хотелось. Я кричу и спорю, а он сидит себе в самом удобном кресле, какое только окажется под рукой, и молчит — и никому невдомек, что под этой смуглой вежливой маской прячется ум, цепкий, как медвежий капкан, и быстрый. И еще — чувство юмора и находчивость. Да, конечно, иногда мы кутили напропалую, но обычно нам было не до развлечений. Работа нас увлекала, и мы не хотели терять время впустую. Руфь, пока она оставалась с нами, всегда была не прочь выпить и потанцевать. Ода была молода, недурна собой, и между мной и ею начинали складываться отношения, которые могли перейти в нечто серьезное. Однако мы вовремя обнаружили, что на очень многое Смотрим по-разному. А потому я не слишком горевал, когда она подписала контракт с компанией «Метро-Голдвин-Майер». Этот контракт знаменовал для нее ту славу, деньги и счастье, на которые она, по ее мнению, имела полное право. Ей дают роли во второклассных и многосерийных картинах, и с финансовой точки зрения она устроилась даже лучше, чем могла бы мечтать. Но что касается счастья — не знаю. Она недавно нам написала — очередной развод. Но, может быть, это и есть то, что ей нужно.

Но хватит о Руфи. Я опережаю события. Все время, вплоть до «Пламени над Францией», мы с Майком хотя и работали вместе, но ставили перед собой разные конечные цели. Майк помешался на мысли сделать мир лучше, уничтожив самую возможность войны. Он постоянно повторял: «Войны всех и всяческих родов свели почти всю историю человечества к одним только усилиям выжить. А теперь, подучив в свои руки атом, оно располагает средством вовсе себя уничтожить. И если в моих силах сделать хоть что-нибудь, что поможет предотвратить катастрофу, я это сделаю, Эд, клянусь богом! Иначе и жить незачем. И это не пустые слова».

Да, это были не пустые слова. Он рассказал мне о своей заветной цели в первый же день нашего знакомства. Тогда я решил, что он просто расфантазировался с голодухи. Мне его аппарат казался всего лишь средством достижения личных благ. И я думал, что и он вскоре станет на мою точку зрения. Но ошибся.

Когда живешь и работаешь бок о бок с хорошим человеком, невольно начинаешь восхищаться качествами, которые и делают его хорошим.

К тому же, когда человеку живется приятно, его начинают тревожить беды человечества. Во всяком случае, так произошло со мной. Когда я понял, каким чудесным мог бы стать наш мир, победила точка зрения Майка.

Кажется, это произошло, когда мы работали над «Пламенем», но точная дата роли не играет. Важно, что с этого момента между нами уже не было разногласий, и спорили мы только о том, когда именно устроить перерыв на обед. Большую часть свободного времени, которого у нас было немного, мы проводили за бутылкой пива, у аппарата, бродя наугад по разным эпохам.

Мы побывали вместе повсюду и посмотрели все. То мы знакомились с фальшивомонетчиком Франсуа Вийоном, то отправлялись бродить по ночам с Гаруном аль-Рашидом. (Этот беззаботный калиф, бесспорно, родился на несколько сотен лет раньше, чем ему следовало бы.) А если настроение у нас было скверное, мы могли, например, следить за событиями Тридцатилетней войны. Майк снова и снова, как завороженный, наблюдал гибель Атлантиды — наверное, потому, что он опасался, как бы что-нибудь подобное не повторилось еще раз. А стоило мне задремать — и он возвращался к началу начал: к возникновению нашего мира. (Что было раньше, рассказывать здесь не стоит.)

Если подумать, то, пожалуй, к лучшему, что ни он, ни я не обзавелись семьями. Конечно, мы верили в лучшее будущее, но пока мы оба устали от человечества, устали от алчных глаз и рук. В мире, поклоняющемся богатству, власти и силе, только естественно, что порядочность нередко родится лишь из страха перед этой жизнью или перед загробной. Мы наблюдали столько скрытного и потаенного — если хочешь, назови это подсматриванием в замочную скважину, — что научились не принимать на веру внешние проявления доброты и благородства. Только один раз мы с Майком заглянули в частную жизнь человека, которого любили и уважали. И этого оказалось достаточно. С тех пор мы взяли за правило принимать людей такими, какими они кажутся. Но хватит об этом.

Следующие две картины мы выпустили одну за другой: «Свободу американцам» — про войну за независимость — и «Братья и пушки» — про войну Севера и Юга. И сразу каждый третий политикан, множество так называемых «просветителей» и все патриоты-профессионалы возжаждали нашей крови. Все местные отделения «Дочерей американской революции», «Сыновей ветеранов Севера» и «Дочерей Конфедерации» единодушно заскрежетали зубами. Юг совсем взбесился. Все штаты крайнего Юга и один пограничный безоговорочно запретили демонстрацию обоих фильмов — второго потому, что он был правдив, а первого просто за компанию. Они оставались под запретом, пока в дело не вмешались профессиональные политики. Тогда запрет был снят, и оба фильма без конца цитировались в речах соответствующих ораторов как ужасные примеры того, во что верят и какие взгляды исповедуют некоторые личности. Это был прекрасный предлог ударить в барабаны расовой ненависти.