Человек книги. Записки главного редактора - [10]

В один из вечеров мы поехали в Парк культуры и отдыха (так тогда называли парки), где послушали и посмотрели на открытой площадке выступления эстрадных артистов. Среди них были Клавдия Шульженко и Владимир Коралли с каким-то эстрадным оркестром. Вел концерт Аркадий Райкин, тогда еще только начинающий молодой артист, который мне очень понравился. Особенно большое впечатление произвели на меня две его миниатюры.

Тема одной – «Как бы его объявили в театре, цирке и т. д.». В цирке, с нажимом сказал он, его бы объявили так: «Выступает Аркадий Райкини». Он высмеивал характерное для цирковых артистов пристрастие к звучным, на их взгляд, псевдонимам, благодаря которым зритель мог принять их за иностранных гастролеров.

Во второй сценке Райкин разыгрывал зрителей – подражал выступлению фокусника. Он брал в левую руку шарик для настольного тенниса и демонстративно прятал его в рот, надувал щеки и показывал пустые ладони: «Смотрите, мол, в руках ничего нет!» Затем подносил правую руку ко рту и явно вынимал шарик (надутые щеки опадали), после чего прятал эту руку со сжатым кулаком за спину. Ладонь левой руки он поднимал к плечу, показывая, что она пуста. Затем заводил эту руку за спину к правой. Все понимали, что он перекладывает шарик, и поэтому, когда он сразу же показывал пустую ладонь правой руки, все веселились: нашел, мол, дураков, и ежу понятно, что он переложил его в оставшуюся за спиной руку. А он снова заводил руки за спину, снова там ими манипулировал и показывал пустую ладонь левой руки. И вот после того, как он несколько раз поочередно предъявил пустые ладони то левой, то правой руки и все зрители окончательно уверовали, что он принимает их за простаков, и возгордились (нас, мол, не проведешь), Райкин неожиданно показал пустые ладони обеих рук и при этом открыл рот, из которого выглядывал шарик. Эффект был поразительный. Вернувшись в Запорожье, я старательно демонстрировал этот фокус своим приятелям и неизменно имел успех.

Лёсик показал себя заботливым и гостеприимным братом.

Сводил он меня и в Александринский театр на знаменитый «Маскарад» Лермонтова в постановке Мейерхольда с Юрьевым в главной роли. Спектакль мне очень понравился. Мне даже показалось, что я узнал некоторые черточки режиссерского почерка Мейерхольда, так как свежи еще были впечатления от гастролей его театра в Запорожье[3].

В первое посещение Ленинграда на меня большое впечатление произвели невиданные в Запорожье сосисочные. Их на Невском было довольно много. В одну из них и завел меня Лёсик. Не помню, чтобы мы когда-нибудь ели сосиски в Запорожье. Мне они показались необыкновенно вкусными.

Не могу забыть маленького происшествия, случившегося со мной в одном ленинградском магазине.

Мы с Лёсиком решили сделать маме подарок – купить новый рабочий чемоданчик. Уж очень у нее поизносился тот, с которым она ходила на работу – носила в нем медицинский халат и разные мелочи.

Но найти такой чемоданчик оказалось совсем не просто. Мы обошли много магазинов, но нигде не было такого, как нам нужно.

После долгих поисков, усталые, мы зашли в какой-то небольшой магазин, наверно в Пассаже. Стали осматривать прилавок и полки вдоль узкого торгового помещения. Нет, все не то. И тут я обернулся и увидел, что напротив еще один прилавок. Надо посмотреть, что там. И ринулся в противоположную сторону. Лёсик едва успел ухватить меня:

– Ты куда?

Я показываю:

– Туда.

– Это зеркало.

Я не обратил внимания, что стена напротив прилавка в этом магазине была сплошным зеркалом. Оно расширяло узкое пространство торгового зала и создавало иллюзию второго прилавка. Не удержи меня Лёсик, могли пострадать и я, и зеркало: уж очень решительно я двинулся ко «второму прилавку».

Часть одних летних каникул Лёсик провел в военном лагере на сборах, где овладел профессией военного связиста, научился гонять на мотоцикле.

В первые же дни Отечественной войны он записался в ополчение. В июле – августе 1941 года мы получили от него несколько открыток из Ораниенбаума, где находилась его часть. Возможно, он писал в Запорожье и после того, как мы 18 августа покинули город. Последнюю его открытку – от начала сентября – получила в Москве мамина сестра Женя. Она показывала ее мне, когда, я учась в Полиграфическом, жил в ее семье. Как жаль, что я не догадался забрать ее для собственного архива.

После этого связь прервалась. На бесконечные папины письма-запросы с просьбой сообщить о судьбе Лёсика приходили стандартные малоутешительные ответы об отсутствии сведений.

Далее следует подробный рассказ обо всех – безуспешных – попытках выяснить судьбу Лёсика во время войны.

Конечно, мы понимали, что вряд ли он уцелел, но все же капля надежды теплилась.

В 1945 году мама, чтобы повидаться со мной и сестрой Женей, согласилась сопровождать из госпиталя в Двигательстрое тяжелораненого солдата домой в Смоленск. Путь поезда лежал через Москву, где я тогда учился в Полиграфическом. Поручение было, мягко выражаясь, не из легких. Солдат был прикован к постели. Тяжелейшая рана в живот лишила его части желудка и кишечника. Он жестоко страдал. При пересадке в поезд на Смоленск я повидался с мамой на вокзале. Вот тогда-то она мне и сказала, что мечтает, чтобы Лёсик вернулся хоть таким, как этот солдат, только бы вернулся.