Человек из ночи - [11]

Я рассказал Сидорову, что со мной произошло на осиновой лесосеке.

Старший егерь реагировал на невероятную историю совсем по-другому. Он поджал губы, помотал головой и, отвернувшись в угол, где должны были висеть иконы, снова мелко-мелко несколько раз перекрестился. Тогда я подумал, что он благодарит бога за то, что человек остался жив. Могло бы, конечно, придавить его насмерть.

Потом оказалось — совсем не то думал Сидоров, осеняя себя крестным знамением.

От усадьбы заповедника до станции и небольшого поселка Графская, где была маленькая железнодорожная больничка, всего километров пять. Но дорога лесная, малоезженая, и ехали мы на телеге с Сидоровым более часа.

Раскинувшись на сене, я, несмотря на тряску, чувствовал себя все лучше и лучше. И снова стал рассказывать мрачно сидевшему, свесив ноги, старшему егерю о том, как я выслеживал Егора, как решил его поймать в силки около еще не сваленной им осины.

Сидоров изредка прерывал меня короткими вопросами:

— Около березы на протоке он выплывал?

— В луну?

— К тебе, говоришь, спиной у лесины стоял?

А когда я закончил свою историю, он вдруг повернулся ко мне лицом, и я увидел в его глазах беспокойство.

— Ну, парень, счастлив ты, — хрипло оказал он. — Бог тебе помог, хоть ты и не веруешь… То ведь он был…

— Да я знаю, что он, — Егором я его прозвал.

Сидоров досадливо махнул рукой.

— Какой там Егор… Егор! Оборотень то был… Монах утопший, как считают, а на самом деле он… в бобра перевернутый русалкой.

Я рассмеялся. Сидоров снова махнул рукой. Помолчал немного. Вздохнул, отвернулся. И под стук колес и поскрипывание старой телеги в пронизанном голубыми лунными лучами лесу я услышал от него такую историю:

— Может, двести, может, больше годов назад то было. На верховье нашей речки жила в поселке красавица-раскрасавица. Дочка чи князя какого, чи графа. Из татар. Звали ее Усма. Отец замыслил отдать дочку за сына своего дружка какого-то. Она ж глядела в другую сторону. Кто-то иной ей полюбился. Однако отец отдал. Свадьбу сыграли. В ту же ночь, так и непочатая, пропала Усма. Видели ее старые бессонные люди — бежала она телешом из мужьего дома к речке. С тех пор и речка прозвана Усманкой. И когда луна восполнится, бают, стали видеть, кто когда, ее, ту красавицу, на Усманке. Выйдет она из леса-чащобы и купается, плещется, плавает. Кто один раз увидит, покой потеряет, бегает на речку кажну лунну ночь, высохнет и помрет или бежит отсюдова в другие края.

Вот и монах тот, здешнего монастыря, парень молодой, видный, увидел ее. Однако решил он эту нечисту силу отсюдова изгнать. Стал ходить на лодке к той березе на протоке. Святу воду с собой брал в бутылочке, чтобы, значит, обрызгать русалку с молитвою и спасти душу неприкаянну. Ходил-ходил и в одно утро не вернулся. Стали его искать. Нашли на берегу там, на том плесе, рясу его, хрест, а тело — нет. Все кругом шестами и граблями прощупали. Пропал он насовсем и без следа, монах этот. А на плесе проявился огромный бобер. Стало быть, обратила она того монашка-человека в зверя, себе в пару. Для людей он бобер, для нее парень. И с той поры она никому в обличье девки себя не показывает. Вот как бывает. А ты ловить его задумал, дурья голова… Хорошо еще, живой остался…

Сидоров стегнул прутиком перешедшую на шаг кобылку. Дорога стала лучше. Станция была недалеко.

— Таких историй много рассказывают, — сказал я. — В литературе они тоже есть. Лорелеи, например…

Сидоров снова стегнул кобылку, сплюнул.

— Тьфу на тебя… Кака така Лелея? Не слыхал. А Усманка есть. И бобер заместо монашка тоже.

— Ну, что тело его не нашли, не доказательство… Раков в речке много. А может, и волки…

Сидоров совсем рассердился.

— Молод еще ты спор такой заводить, — проворчал он. — Хоть и образованный, студент! Раки! Да разве они в одну ночь человечье тело сожрать могут? Волки! Ты не знаешь, что ли, они около своих гнезд не добычат? А там, в крепях по берегу, всегда у них логова были. Точно — он тебя самого чуть не изничтожил. Может, надоел ты ему, подглядыватель, может, приревновал он. А почему нет? Может, он ей надоел и она тебя на прицел взяла, не дай осподи…

Я рассмеялся.

— Тоже, нашла героя!

Но все ж, честно говоря, мне было приятно высказанное Сидоровым фантастическое предположение!

В заповедник я вернулся дней через десять. Ранку на шее залечили, но шрам от нее остался у меня на всю жизнь. Лунные ночи к тому времени отошли, и продолжать наблюдение за Егором я не стал. Решил — буду вскрывать большую хатку, где он, очевидно, проводил дневные часы, а вход в нее загорожу сеткой. Посчастливится — поймаю хозяина, нет — на худой конец привезу Мантейфелю бобриху. И назову ее Русалкой.

Зимин сначала не разрешал мне порушить обиталище бобровой семьи. Я обещал ему статью в каком-нибудь журнале о его заповеднике, и он согласился.

— Очень нужна такая статья. Поможет штаты получить. Деньги на ремонт. Только людей в помощь не дам. Все заняты.

Пришлось снова отправиться на отлов одному. Осмотрев большую хатку Егора за плотиной, я убедился, что у подводного лаза в нее есть свежие следы зверей. Плавали зеленые листья осины, на донном иле не размылись еще отпечатки лапок и борозды от хвоста. Я укрепил между двумя кольями сетку и стал вскрывать крышу хатки. Это оказалось нелегким делом. Бобровый домик был сложен из метровых чурбаков в руку толщиной, кусочков ветвей и стеблей куги, плотно сцементированных подсохшим, утрамбованным илом. Все же, обливаясь потом, за полчаса напряженного труда я пробил вверху хатки «окно», просунул туда палку и стал шуровать ею, рассчитывая напугать и выгнать ее обитателя или обитателей в сетку.