Человек ищет счастья - [20]
А лиственницы не было. Остался один обгорелый пенек. Первозданная прелесть ее в прошлом, во вчерашнем, в памяти…
Огорченный Владимир решил поскорее уйти отсюда. Грустно пощипывало сердце. И все-таки поляна с гордой красавицей-лиственницей останется в памяти, останется такой, какой она поразила его в юности.
Уходя, он еще раз оглянулся, прощаясь. И неожиданно заметил то, чего не заметил сразу, хотя и было в этом пропущенном главное, без чего немыслимо понять красоту жизни. Он увидел, что рядом с обгорелым пнем с завидной уверенностью подросли молодые лиственницы. Они тянулись к солнцу, к свету, они росли словно наперегонки.
И это новое, что вдруг открылось ему на поляне, обрадовало его, Владимир почувствовал, что находится у истоков того, что поставит в его жизни все на свои места, что освободит, наконец, его от тяжелого бремени. Он почувствовал, что в его душе происходит какой-то поворот.
И шагал напролом сквозь чаши и болота, пробирался сквозь кустарники, карабкался на шиханы, охваченный новыми мыслями, новым радостным чувством.
Да! То было в прошлом. А ведь прошлое всегда волнует, бередит сердце, отзывается грустью. Сила прошлого тем беспощаднее, чем больше самого себя осталось в нем. А овручские встречи разве не прошлое? Разве не было грозы, после которой не должно быть возврата к старому? Во время этой грозы сгорело то, что связывало его с Галей, сгорело до пепла. Но разве на старом пепелище может возникнуть снова пламя?
И эти новые мысли погнали Владимира из леса к Лиде, к Валерке. Он больше не мог переносить одиночества, оно тяготило.
Скорее в город! Скорее домой! Скорее окунуться в кипение жизни, в бурный водоворот всех событий, — нет без этого настоящей радости, нет настоящего счастья!
УЧИТЕЛЬ
Кажется, эта заводская профсоюзная конференция была для Андриана Ивановича последней — больше, наверно, не изберут: скоро он уйдет на пенсию. Многие сверстники уже на отдыхе. Но Андриан Иванович пока не спешил, словно бы надеясь на какое-то чудо, которое избавит его от необходимости навсегда покинуть завод.
Много лет назад, когда Андриан Веретенников появился в Челябинске, завода не было и в помине. На окраине простирался унылый пустырь. Строительство завода только начиналось, не хватало людей. Андриан Веретенников стал простым землекопом, хотя имел ходовую рабочую специальность — был слесарем. Нынче пустырь оделся в асфальт и камень, шумят листвой парки и скверы социалистического городка, заводскую территорию не обойдешь и за неделю. И каждый кирпич, уложенный в здание, каждое деревцо, поднявшееся перед окнами дома, — частичка самого Андриана Ивановича. Сломай ненароком веточку, и это болью отдастся в чутком сердце старого мастера.
А люди? Он с одними состарился в повседневных делах и заботах, а те, что помоложе и совсем молодые, выросли на глазах, возмужали, прочно определились в жизни. И вот попробуй все это оторвать от сердца, выключить себя из упругого привычного ритма, отстраниться от того, что было смыслом всей жизни.
Но старость не желает считаться с этими привычками и привязанностями. Ей до них нет дела.
Андриан Иванович, заложив руки за спину, высокий, немного сутуловатый, прохаживался по фойе заводского театра, прислушивался к нестройному гулу голосов, кивал головой знакомым. Их было много, знакомых, — даже голова заболела от кивков, шея устала. Кое-кто порывался подойти к Веретенникову, но не решался. Сердит, недоволен чем-то старик — брови нахмурил, глаза из-под них смотрят сурово, прокалывают насквозь, будто иголки, щеточка усов топорщится, как у ежа колючки…
Но нет, Не сердит Андриан Иванович, просто одна видимость — хитрая защита стариковских раздумий от внешнего вмешательства. Одному ходить лучше, никто не мешает мысленно прощаться со всем этим.
Но вот все-таки кто-то тронул за рукав, и взволнованный баритон проговорил:
— Здравствуйте, дорогой учитель!
Андриан Иванович оглянулся и остановился. Не сразу узнал он Григория Антонова, рыжего упрямца и забияку. Раздался в плечах, зеленоватые глаза смотрят спокойно — выбродила, выстоялась в них мудрая сила зрелости.
— Гриша! — тихо ахнул Андриан Иванович. — Ты ли это?
— Я! Я! — смеясь подтвердил Антонов. — Тот самый — без примесей!
Андриан Иванович крепко пожал Антонову руку и никак не мог справиться с волнением.
— А вы все такие же, Андриан Иванович! Гляжу, сердитый ходите. Робость меня даже взяла, как тогда…
— Ну, скажешь! К нам? Насовсем?
— Насовсем!
— Хорошо! Нюра как?
— Жива-здорова. Два богатыря у нас растут.
Звонок позвал их в зал. Конференция началась. Антонова избрали в президиум. Он сел рядом с Николаем Николаевичем, красивый, спокойный, уверенный в себе. Андриан Иванович погрузился в воспоминания. Они нахлынули неудержимо. Глуховатый голос докладчика доносился откуда-то издалека, не доходил до сознания…
Николай Николаевич — директор завода пришел на выучку к Андриану Ивановичу, кажется, в тридцать третьем году, фабзайцем. Жадный был до знаний паренек и достиг своего, выучился, директором вот стал. Не возносит себя, хотя взлетел высоко. Рабочий народ таких любит.
А Григорий появился в цехе после войны, в конце сорок пятого, из ремесленного училища. Ухарь ухарем, грудь нараспашку, из-под фуражки задорный рыжий чуб вывалился, а глаза озорные, отчаянные. Сразу приметил его Андриан Иванович, подозвал как-то к себе и спросил:
