Человек-Хэллоуин - [45]

— А почему алы так радуемся?! — крикнула Лурдес, хлопая в ладоши.

Ее темные волосы метались из стороны в сторону, бедра описывали круги, будто она вертела невидимый обруч, она улыбалась широко, заразительно. «Мир может катиться в ад! — подумал Стоуни. — Пусть он катится подальше, а мы останемся здесь и будем танцевать в доках».

— Потому что я люблю тебя! — крикнул Стоуни и ответ, вскидывая руки к небесам, к дождю.

— У тебя нелепый вид! Ты похож на дурака!

Голос Лурдес раскатился эхом. Она тоже смеялась, прижимая руки ко рту, словно желая остановить этот смех. "

— А мне нравится выглядеть нелепо! Пусть я и буду дурак! Пусть Вселенная попробует поразить меня молнией! Ну, давай, молния! Ударь меня прямо сейчас!

Стоуни чуть не прыгнул в воду, но когда подошел к краю причала, придумал кое-что получше. Он поднял руки, глядя в небо, затянутое бледно-синими тучами. Ему хотелось дотянуться до них и взять молнию в руки. Он ощущал, как она проходит через него — сила мира, сила его молодости, сила любви. То, что он чувствовал, было настоящим безумием, но он смотрел в небеса, словно постигая все тайны космоса.

— Теперь я знаю тайну Вселенной! Ура! Я ее постиг! Я ее знаю! Жизнь может делать с нами все, что угодно, нас это не заденет!

Он принялся скакать, раскачивая причал. Шлюпки, привязанные к причалу, тоже запрыгали вверх-вниз. Маленькая рыбка выскочила из воды, пытаясь проглотить дождевую каплю.

Дождь оставлял ощущение свежести на лице. Стоуни закрыл глаза, подставляя лицо водяным потокам с небес, и немного приоткрыл рот, пробуя на вкус свежесть мира. Он представлял, как касается облаков, как его руки сжимают их зыбкость… уходят за них, во влагу небес. «Я Податель Дождя! — мысленно кричал он. — Я Король Бури! Давай, дождь, обрушь на меня всю свою мощь! Обрушь на меня свои молнии, свои ведра слез и громовые раскаты. Я Король Бури, я опущу небеса на нас, на нас с Лурдес, и они будут на земле прямо здесь и сейчас! Я влюблен, у нас будет ребенок — самый чудесный ребенок, какого когда-либо видел этот вонючий клочок земли!»

2

Пот заливал лицо Вэна — от скачки, от возбуждения, от жара, который разгорался внутри при мысли о ее прикосновениях.

— Чего ты от меня хочешь?

Диана вытерла руки о юбку. Она глядела Вэну Кроуфорду прямо в глаза.

— Чего хотят все.

— Все люди хотят разного, — сказал Вэн.

Диана выглянула из окна, посмотрела в темноту.

— Все, что я могу получить. Я всегда хотела все, целиком — Она улыбнулась. — Показать тебе кое-что?

— Смотря что, — сказал Вэн. — Что именно ты мне покажешь?

— Нашу домашнюю часовню.

— Черт, не хочу я смотреть церковь. Особенно после того, что мы только что делали.

— Это не такая часовня, как ты думаешь.

— Никаких крестов?

— И Иисуса тоже, не волнуйся, — сказала она. — Идем.

Он пошел за ней. Мимо бассейна, вполне пригодного для олимпийских соревнований, но сейчас накрытого брезентом. Через оранжерею с орхидеями, которые разводил ее отец, через спортивный зал с кучей штанг и тренажеров. Одна стена дома была почти полностью стеклянной. Стекло это было хитро выгнуто, и когда Вэн смотрел сквозь него на темную воду, казалось, что на его поверхности танцуют желтые и зеленые огоньки.

— Идем же, — сказала Диана. — Господи, как ты копаешься!

— Я иду, — ответил Вэн несколько раздраженно.

Он не любил, когда ему приказывали девчонки, придирались к нему. Его отец тоже не выносил этого. Только Вэн не собирался вести такую же жизнь, как отец. Диана богатая наследница с жарким телом, но это и все. Он был уверен, что, как только представится возможность, он уйдет от нее к какой-нибудь другой девчонке.

Наконец они пришли к небольшой двери, встроенной в круглую арку и, по мнению Вэна, выдержанной в средневековом духе.

— Ну и что это еще за часовня?

Диана обернулась. Взгляд ее был серьезным.

— Только без шуток. Ты кто — католик? Баптист?

— Никто. Я чертов атеист, — хихикнул Вэн, сделал шаг вперед и, обхватив ее за талию, притянул к себе.

Она отстранилась.

— Ты должен быть кем-нибудь. Все верят во что-то. Ты добрый христианин, Вэн?

— Я не верю ни во что, — сказал он. — Сколько раз тебе повторять? Ну ла-а-адно, — неохотно протянул он, — я верю в это. — Он провел рукой у нее между ногами, чувствуя ту часть ее тела, которую хотел больше всего. Она тихо застонала. — И в это, — продолжал он, протягивая руку к ее левой груди. Потом он прижал ее ладонь к выпуклости у себя на джинсах. — Но больше всего я верю в это.

Ему было холодно, как никогда в жизни, но он ощущал в этом холоде некую искру, которую ему хотелось разжечь. То, чего ему не хватало до сего момента Этот гребаный город, это тусклое существование, осознание того, где он окажется, если будет плыть по течению: на чертовом траулере. Будет ловить омаров и наблюдать, как старятся приятели. Запах омаров и крабов въестся в кожу, впитается в саму кровь…

От ее ладони веяло теплом, пальцы Вэна ощущали этот жар.

— Я — твоя религия, — произнесла Диана, голос ее сделался глубоким, он всегда становился таким, когда они занимались любовью. — Я — твоя церковь.

Ее рот прижался к его губам, пожирая их, оставляя на них блестящую влагу, жадный язык разжал ему зубы, словно пытаясь нащупать источник жара и волнения внутри его тела. И так же быстро она отстранилась от него. Убрала руку и вытерла влажные губы.