Человек-эхо - [19]

Я делаю широкий жест: уступаю очередь на статиста Алевтине Ивановне.

Настроимся на детективный лад. У нас кража. Ограбление века. Похитили заявление. Некто проник в апартаменты начальника экспедиции, залез в сейф и изъял уникальный документ. Общественность взбудоражена, требует скорейшего расследования. Растет недовольство тем, что администрация действует недостаточно энергично.

Пропажа обнаружена сегодня утром. В последний раз документ видели вчера, тоже утром. Хищение совершено, следовательно, не раньше и не позднее указанного срока. На протяжении этого времени начальник экспедиции с территории лагеря не отлучался, разве что по естественным надобностям. Вероятнее, всего, злоумышленник действовал днем. Преступление расценивается как дерзкое, связанное с большим риском. Подозреваются все, но в первую очередь - заинтересованные лица.

Жалею, что смалодушничала, уступила Валентина Алевтине Ивановне. Они вчера целый день находились в лагере. Поэтому-то он первый на подозрении. Второй иду я, третьей - Лариса. В некоторых головах прорабатывается версия: мы вошли в преступный сговор и действовали заодно, по заранее составленному сценарию. Теперь уже мой отказ идти к арчовнику вместе с Полосовым рассматривается как часть этого сценария. Так, мол, было задумано: статист остается в лагере и, пользуясь удобным случаем, похищает компрометирующий нас документ с целью его уничтожения.

Малов почему-то медлит, никаких практических шагов. Неужто растерялся? Не верится, он же административный гений, такие не теряются. Ни при каких обстоятельствах. Категорически! Дверью-Ударенный (он единственный, кто вне подозрения) цветет и пахнет, события льют воду на его мельницу: "До чего дошло - воровать стали!" Что же касается исчезнувшего заявления, то автора это не удручает - есть копия. Кляуза неистребима. Не было бы копии, написал бы заново. Однако Малов копию не принял. Надо, мол, установить судьбу оригинала.

Кто все-таки?

40

Следователь. Полосов?

Малов. Я же вам уже сказал: только не он. Валентин Андреевич, повторяю, из тех молодых людей, которые не сделают ничего предосудительного. Большая редкость по нашим временам.

Следователь. А как Лариса Мальцева? Насколько я знаю, она была неравнодушна к Полосову и могла из самых лучших побуждений...

Малов. Не могла! Она поставила меня в известность, что уедет досрочно в связи с уходом из института, и послала радиограмму, просила освободить от занимаемой должности.

Следователь. Тем более. Раз уезжает, терять ей нечего. Уничтожила заявление - и поминай как звали.

Малов. Э, нет, никакого резона, наоборот. С нового места работы наверняка запросят институт, как она у нас, и ей вовсе не хотелось, чтобы всплыла эта история. То, что случилось в экспедиции, было для нее совсем некстати.

Следователь. Логично. Тогда Монастырская?

Малов. О, эксцентричная, скажу вам, женщина. Работать с ней рядом трудно. Так и ждешь, что она выкинет? Вы бы видели, как она взорвалась, когда узнала о заявлении. Вулкан! Кракатау! Знаете, чем пригрозила? Пожаром! Спалю, говорит, весь лагерь, если будет разбирательство. Это все у нас слышали. И не пустая, представьте, угроза. Она может. Я Ирину Константиновну хорошо изучил.

Следователь. Думаете, она?

Малов. Я этого не сказал. Вот если бы пожар... Но крадучись пробраться в чужую палатку, рыться в чужих бумагах это не для нее, ниже ее достоинства. И она не стала бы скрывать. Даже не сомневайтесь, не ее рук дело, она тут ни при чем.

Следователь. Но кто же? Может, АСУ, простите, Аркадий Степанович Ухов?

Малов. Мне бы вообще не хотелось говорить о нем. Тип злого комментатора - в том смысле, что любит стоять в стороне, ни во что не вмешиваться, только вышучивать да высмеивать. В остроумии, правда, не откажешь. Инцидент в лагере стал для него праздником, веселился от души. Так что уничтожать заявление ему не было никакого смысла.

Следователь. Вы так решительно отводите подозрения... Кто еще там у вас был? Алевтина Ивановна? Конечно же, не она. Разве что сам заявитель?

Малов. Антон Львович?

Следователь. Почему бы и нет. В нашей практике сколько угодно таких случаев. Человек погорячился, написал, потом остыл, передумал, но забрать свое заявление открыто почему-то не решился, духу не хватило, - тогда он сделал это незаметно.

Малов. Вы не знаете Антона Львовича... Он же мне парткомом угрожал.

Следователь. Получается, заявление само исчезло. Лежало, лежало в сейфе - и испарилось.

Малов. Зачем вы меня разыгрываете? Прекрасно же знаете. Или хотите, чтобы я признался сам? Да, я совершил служебное преступление! И не жалею об этом. Слышите, не жалею!

41

О. В. Малов.

Доконал он меня, всю душу вымотал. Вопросы, вопросы - по десять раз об одном и том же. Да еще с подковыркой. Хватит, говорю, издеваться, сам я это заявление ликвидировал - сжег и пепел растоптал, чтобы никаких следов. Можете сообщать в институт, пишите частное определение. А он как не слышит, будто мое признание его не интересует, снова давит вопросами. Что, спрашивает, вас побудило, может, попросил кто или настоял? Как тут ему объяснить, разве он поймет? Для этого нужно в мою шкуру влезть. Положение - хуже некуда, как ни поверни - все плохо. Начни я разбирать - собрание, протоколы... Вошло бы в отчев, потащили бы на ученый совет. По всему институту:; слыхали, что у Малова в экспедиции?! Не отмоешься. И миром нельзя уладить - Антон Львович ни в какую, по пятам ходит: я, грозится, это так не оставлю. Что тут делать? Я уже тянул, тянул, думал, утрясется. Главнре, не он один, другие тоже наседают, только с обратной стороны - собирайте, требуют, собрание, надо проучить кляузника, чтобы неповадно было разводить сплетни.