Человек-эхо и еще кто-то - [12]

— Сколько? — резко спросил Мит.

Сэт встрепенулся: похоже, старик решился.

— Всего полтора часа, даже меньше.

Старик повернулся, прижался спиной к стене.

— Сядь, Сэт. Я буду говорить.

Посеревшее лицо было спокойно, лишь в глубоких глазницах гуляли пожары.

— То, что я скажу, касается только меня. Не хо телось бы, чтобы узнали другие. Я могу положиться?

— Это что — Завещание?

— Нет еще. Его я объявлю сам, и ты подтвердишь. Но завет покажется бредом, если не знать, чем он вызван. Так что обещаешь?

— Постараюсь, если…

— Сказал же, касается только меня. Ни пользы, ни вреда другим не будет. Теряем время.

— Я слушаю, Мит, говори.

Старик глубоко вдохнул, словно набрал в легкие воздуха на всю исповедь.

— Меня считают сумашедшим, и ты — тоже. Не возражай. Так оно, наверно, и есть. После всего, что было там, на той планете… Я их вижу каждый день, вот уже двадцать лет…

— Ты о тех несчастных, что называют себя людьми?

— Несчастные? Мы их просто не поняли, не разгадали.

— Ошибка слепой природы, издержки эволюции разума. Они обречены жить в вечном разладе с собой и друг с другом.

— Но и в гармонии! Поверь мне, Сэт, в высшей гармонии.

— Пусть так, Мит. Не будем спорить, ты не успеешь сказать.

— Говорю уже — о планете людей. И о себе. Там вышла такая история… Я, кажется, убил одного из землян.

— Убил?! Что значит «кажется»?

* * *

До той встречи он уже немало знал о них. Видел их города и жилища, овладел способами общения, разбирался в нехитрых машинах, которыми во множестве окружал себя человек. И все это — еще на орбите, не покидая корабля. Засланные им кибер-информаторы обшарили крупнейшие банки знаний землян, подсосались к каналам связи. В несколько дней он настолько освоился, будто провел среди людей всю свою жизнь.

Не все ему было понятно. Земляне пользовались множеством языков — зачем, если можно обойтись одним? Почему люди обособляются в какие-то государства, устанавливают искусственные границы и потом охраняют их? Отчего одни изнемогают от работы, другие изнывают от безделья? Ставила в тупик полная беспомощность в распределении благ: как можно умирать от голода, когда на планете все есть? А болезни? Лечатся, лечатся и сами же их вызывают. Но что особенно поразило — неуемная жажда насилия и смерти. Казалось, люди рождались лишь для того, чтобы убивать. С каким-то неизъяснимым упорством одни уничтожали других и гибли сами. Делали это днем и ночью, на всех континентах, тысячами разных способов. Убивали поодиночке и полчищами, скрытно и у всех на виду, бесшумно и в сопровождении невообразимого грохота, огня и дыма. Эпидемия смерти разгуливала по планете, не зная перерыва…

* * *

— Тебе такое и в кошмарных снах не снилось, Сэт, а они, представь, живут во всем этом. Даже интерес какой-то, будто ничего важнее и нет. Не поверишь: что ни книга, то смерть, каждый второй фильм — убийство, в ежедневных новостях — катастрофы, расстрелы, жертвы военных действий… Знаешь, о чем я тогда думал? Вообразил себя мессией. Вот приду к землянам и скажу: что вы творите, люди?! Опомнитесь, остановитесь! Если вы считаете, что вас слишком много, то вовсе не обязательно так слепо и без разбора уничтожать друг друга. Установите Порог, какой найдете нужным, и все лишние уйдут за Порог — добровольно, с достоинством, как делаем это мы… Глупо, конечно, наивно, но тогда что только не лезло в голову. От отчаяния, от бессилия. Тут еще запрет на посадку. Болтаюсь на орбите, а посадить корабль не могу — автозащита не позволяет. Оказывается, и так бывает: все естественные параметры в норме — радиация, атмосфера, гравитация, плотность грунта, а социальный фон — за красной чертой. Оторопь брала: цивилизация, предрасположенная к самоуничтожению! Войти в контактвсе равно, что подписать смертный приговор… Короче, я знал: нельзя, не имею права, добром это не кончится. Но и меня понять можно. Быть у обитаемой планеты и не ступить на нее… Я решился. Для вылазки выбрал горный массив. Безлюдный, как мне казалось. Это правда, Сэт: встречаться с ними я не собирался.

* * *

Он выбрался из расщелины и настороженно замер. Вроде бы ничего подозрительного. Пологая ложбина, ставшая приютом для сорвавшихся с крутизны камней. По самому краю — кустарник, за ним снова скалы. Тишина, покой. Что же тогда насторожило? А вот… Взгляд притягивала полоска-тропа. Чья? Человек здесь ходит или зверь? Тропа терялась в зарослях. Присмотрелся — верхушки кустов сомкнуты — и успокоился: кабаний лаз, человеку там не пробраться. Порадовался своей наблюдательности, а еще больше — подготовке: впервые ступив на землю, ориентировался не хуже аборигена.

Прячась в камнях, он обогнул ложбину, полез по скальной стене. У верхней кромки, не зная еще, что за скалой, вновь притаился. С той стороны шел тугой шелестящий шум. Определил безошибочно — шумит вода. Должно быть, там ущелье, а внизу ручей, речка. Что-то еще заставляло осторожничать. Он задержал дыхание, а когда втянул воздух, почуял горький запах дыма. Где дым, там человек.

Медленно, чтобы не обнаружить себя резким движением, он вполз на гребень скалы, прильнул к нагретому солнцем камню.