Человек должен жить - [15]

— Пожалуй, ты прав, — быстро сказал Гринин.

— Да, твоя просьба была, конечно, преждевременной, — согласился и я.

Вбежала Валя и сказала мне:

— Вот вы где! Вас срочно зовет Михаил Илларионович.

Она заглянула в операционную и, увидев сестру, обрадовалась:

— Ниночка? Ты? — Она проскользнула в операционную, прикрыла за собой дверь, потом вышла и сказала мне: — Вы еще здесь? Чего же вы не идете? Он ждет вас.

— Зачем?

— Он просил позвать, а зачем — не знаю.

Я быстро пошел вслед за Валей. У нее красивая походка. И тонкая талия.

— Ну, где же он? — спросил я, идя за Валей. Нехорошо долго идти молча.

— Был в ординаторской.

Я приоткрыл дверь. Чуднов сидел у окна и курил.

— Куда это вы запропастились?

— В операционную заглянул. У товарищей первый операционный день.

— Так. Садитесь, Игорь Александрович. Вы знаете, зачем я позвал вас? Нет? А вот зачем: сожалею, что перехвалил вас. Видимо, я потерял чувство меры и слишком рано стал хвалить, а это вредно. Скажите, назначения вашим больным выполнены?

— Наверно, — сказал я, пожимая плечами. Я не знал, выполнены они или нет.

— А знаете, кому что назначено?

— Не совсем, — сказал я. — Не успел запомнить как следует.

— Так. Верю. Сразу запомнить трудновато. А вы взяли бы истории болезни и по ним проверили, что больные получили и что нет. Учтите: я строго-настрого приказал сестрам не делать вашим больным ни одной процедуры. Они будут раздавать лишь порошки и пилюли.

— Понимаю, — сказал я.

— Пока не выполнили назначений, из отделения ни шагу. Выполните — пожалуйста, можете сходить к товарищам и даже в пивную. Но прежде всего дело. А то что же получается? Больные ждут, беспокоятся, нервничают, а мы о них забыли. — И очень громко он крикнул: — Валентина Романовна!

Валя вбежала так быстро, словно стояла за дверями.

— Обеспечьте Игоря Александровича шприцами и немедленно приступайте к инъекциям. Поучите, если он… не очень ловок.

Мог ли я кому-нибудь признаться, что за четыре года учебы не сделал ни одной инъекции? И я такой был не один. Это, видно, дошло до дирекции, и с прошлого года ввели практику и на младшем отделении. Студенты первого и второго курсов дежурили в больнице, помогали кое в чем сестрам. Нам же, третьекурсникам, уже разрешалось производить желудочное зондирование, делать инъекции и вливания и прочие более или менее мудреные вещи.

В прошлом году и я кое-что делал. Но надо признаться, меня всегда влекло к чему-то более значительному… Я почти овладел такими сложными манипуляциями, как гастроскопия и бронхоскопия. Я не зря говорю «почти», потому что самостоятельно проделать такую манипуляцию мне не давали.

Строгости на дежурствах не было никакой, и, если удавалось, я пробирался в операционную. Несколько раз я ассистировал на операциях; причем однажды ассистировал профессору, и за кое-какие инструменты мне пришлось подержаться.

Я был не первым, а четвертым ассистентом. Но ведь и четвертый ассистент — нужное лицо, без которого профессор не мог обойтись.

Меня всегда манили сложные вмешательства, а какими-то инъекциями я не интересовался. Инъекции… Ну что там сложного? Набрал в шприц лекарство и впустил его через иглу больному. Это всегда сможешь, если хоть раз видел, как это делается. Особой подготовки здесь не нужно. С такими мыслями я приходил на вечерние дежурства в хирургическую или терапевтическую клинику, и, когда дежурство заканчивалось, я с чистой душой раскрывал перед медсестрой листок учета, где она расписывалась. Каждое дежурство приносило что-то новое, полезное, особенно тем, кто не только смотрел, а и делал что-то сам. Я всегда старался чем-то заняться в операционной. Если не ассистировал, то помогал давать наркоз, определял группу крови, а потом помогал переливать кровь. В терапевтической клинике порой бывало скучновато, и я однажды вместо нее пошел в хирургическую, а подписывать понес в терапевтическую. Сестра отказалась и повела меня за руку к дежурному врачу. Но сил у нее было меньше, и она махнула на меня рукой. «Подпишите, Сима, ну что вам стоит?» Я уговорил ее лишь на четвертый день, перед самой сдачей листка учета в деканат. Этот случай я не забуду, если даже буду жить сто шестьдесят лет. Спасибо еще Симе, что она смолчала, и никто не узнал о моей проделке. Неприятностей могла быть уйма. Я, кажется, впервые понял, что студент должен идти не туда, куда ему хочется, а как указано в графике, хотя график, может быть, нуждается в улучшении… студентами. Но ведь директору не прикажешь.

И Чуднову не прикажешь.

В сестринской комнате Валя показала мне на стерилизатор, стоявший на электроплитке. Он вздрагивал от бурлившего в нем кипятка. Валя протянула мне полотенце.

— Теперь я буду только смотреть, — сказала она. — Так распорядился Михаил Илларионович.

— Кому что вводить? — спросил я. Наверное, выражение моего лица было не совсем обычное, потому что Валя рассмеялась и звонко сказала:

— Доктор должен знать.

Я слил воду в раковину, обжигая паром руки. Валя смеялась. Я был весь мокрый, будто паром обдало не лицо, а всего меня, с головы до ног. Я даже вздохнул глубоко.

— Вздыхаете? — спросила Валя.

Я не ответил и только почувствовал, что начинаю сердиться.