Человек без свойств (Книга 2) - [30]

— Надо поесть! — сказал по-английски Ульрих сестре. — На нас смотрят с удивлением!

Она послушно притронулась к хлебу и мясу, а сам он стал решительно есть и даже выпил немного молока. Но при этом Агата продолжала громко и непринужденно:

— Если задуматься, то мысль о том, чтобы всерьез причинить ему боль, мне неприятна. Наверно, значит, убивать его мне не хочется. Но мне хочется стереть его! Разорвать на кусочки, растолочь их в ступке и вытряхнуть порошок в воду — вот чего мне хочется! Начисто уничтожить все, что было!

— Знаешь, это довольно смешно, то, что мы сейчас говорим, — заметил Ульрих, Агата помолчала. А потом сказала:

— Ты же в первый день обещал мне, что поможешь мне избавиться от Хагауэра!

— Конечно, помогу. Но не таким же способом.

Агата опять помолчала. Потом вдруг сказала:

— Если бы ты купил или взял напрокат автомобиль, мы могли бы поехать ко мне через Йиглаву и вернуться кружным путем, кажется, через Табор. Никому и в голову не пришло бы, что мы были там ночью.

— А слугам? К счастью, я вообще не умею управлять автомобилем! — Ульрих засмеялся, но потом раздраженно покачал головой: — Вот какие идеи сегодня в ходу!

— Да, ты волен так говорить, — сказала Агата. Она задумчиво толкала ногтем взад и вперед кусочек сала, и казалось, что этот ноготь, на котором появился налет жира, совершает свои действия совершенно самостоятельно. — Но ведь ты же говоришь: добродетели общества — это пороки для святого!

— Только я не говорил, что пороки общества — это добродетели для святого! — уточнил Ульрих. Он засмеялся, схватил руку Агаты и вытер ее своим носовым платком.

— Ты всегда все берешь назад! — упрекнула его Агата и недовольно улыбнулась, в то время как кровь прилила у нее к щекам, ибо она пыталась выпростать палец.

Старики у печи, все еще глядевшие на них в точности так же, как до этого, теперь, как бы откликаясь, расплылись в улыбке.

— Когда ты так говоришь со мной, то так, то этак, — тихо, но отчетливо сказала Агата, — мне кажется, будто я гляжусь в осколки зеркала: с тобой нельзя увидеть себя целиком!

— Нет, — ответил Ульрих. — Просто сегодня вообще нельзя ни увидеть себя, ни двинуться целиком — вот в чем дело!

Агата вдруг перестала освобождать свою руку.

— Я, конечно, отнюдь не святая, — сказала она тихо. — Хуже, чем содержанка, была я, наверно, в своем безразличии. И я, безусловно, не предприимчива и вряд ли смогу кого-либо убить. Но когда ты в первый раз сказал это насчет святого, — довольно давно уже, — я что-то увидела «целиком»!.. — Она опустила голову, чтобы подумать или чтобы не дать заглянуть себе в лицо. — Я увидела святого — может быть, фигуру на фонтане. По правде сказать, я, может быть, ничего не увидела, но я почувствовала что-то, что нужно было выразить так. Лилась вода, и то, что творил святой, тоже лилось через край, словно он сам был переполненным бассейном фонтана, тихо изливавшимся во все стороны. Таким, я думаю, надо быть человеку, тогда его дело всегда было бы правым, и в то же время было бы совершенно безразлично, что он делает.

— Агата видит, как она стоит среди мира, переполняясь святостью и дрожа из-за своих грехов, и с недоверием замечает, что змеи и носороги, горы и ущелья спокойно лежат у ее ног и что они куда меньше, чем она сама. Но как тогда быть с Хагауэром? — тихо поддразнил ее Ульрих.

— То-то и оно. Ему тут нет места. Его долой.

— Я тоже расскажу тебе кое-что, — сказал брат. — Всякий раз, когда мне случалось участвовать в чем-либо общем, в каком-либо настоящем человеческом деле, я напоминал себе человека, который перед последним актом выбегает на минутку из театра, чтобы глотнуть воздуха, видит великую темную пустыню со множеством звезд и оставляет шляпу, сюртук и представление, чтобы уйти прочь.

Агата посмотрела на него испытующе. Это и годилось для ответа, и не годилось.

Ульрих тоже взглянул ей в лицо.

— Тебя тоже часто мучит какая-то антипатия, а симпатии, которая ей соответствовала бы, еще нет, — сказал он и подумал: «Действительно ли она похожа на меня?» Снова ему пришло в голову: может быть, так, как пастель на гравюру на дереве. Он счел себя более прочным. А она была красивее, чем он. Так приятно красива. Не довольствуясь пальцем, он схватил всю ее руку; это была теплая, продолговатая рука, полная жизни, и до сих пор он держал ее в своей только при обмене рукопожатиями. Его молодая сестра была взволнована, и хотя настоящие слезы в глазах у нее не стояли, влажный воздух в них все-таки был.

— Через несколько дней ты тоже покинешь меня, — сказала она, — и как мне тогда справиться со всем?

— Мы ведь можем остаться вместе, ты можешь поехать вслед за мной.

— Как ты это представляешь себе? — спросила Агата, задумчиво нахмурившись.

— Да никак еще не представляю себе. Ведь это только сейчас пришло мне в голову.

Он встал и дал хозяевам еще денег «за изрезанный стол». Агата видела сквозь туман, как они осклабливались, кланялись и выражали радость какими-то короткими, невнятными возгласами. Проходя мимо них, она почувствовала у себя на лице откровенно заинтересованные взгляды четырех гостеприимных глаз и поняла, что их приняли за любовников, которые поссорились и опять помирились.