Человек без имени - [14]

…Так вот, проходя мимо старинного, отливающего желтизной зеркала, Гугор Базилович по привычке заглянул в него и увидел седовласую, тощую свинью интеллигентного вида с аккуратной щетинкой усов и намеком на бородешку.

Естественно, он сделал то, что на его месте сделал бы любой.

Ущипнул себя за ягодицу.

Но это легкое насилие над собой ничего не изменило в его облике: из зеркала с изумлением глядела пожилая заспанная свинья.

Сослуживцы, возможно, и не удивились бы. Для них Гугор Грозный всегда был свиньей. В переносном смысле, конечно. Хотя бы потому, что рассматривал современную журналистику как разновидность псовой охоты. «Как ты относишься к человеку, что ты о нем думаешь — это меня не волнует, — наставлял он молодых, — но, когда я скажу «фас!» и укажу на него пальцем, твоя задача и профессиональный долг разорвать его в клочья». Конечно, некрасиво, конечно, цинично. Но, по крайней мере, честно, без всех этих соплей о демократии и независимой прессе. А не нравится — пошел вон. Может быть, и найдешь работу, где платят за красивые глаза.

Быть свиньей в переносном смысле не так заметно.

Но из зеркала смотрела именно натуральная свинья, седая и мерзкая. Глупые поросячьи глаза. Уши лопухами. Нос пятаком. Как есть свинья. Разве что в очках.

Долго стоял заместитель главного редактора «Дребездени» перед зеркалом, в растерянности ощупывая физиономию и не зная, что предпринять — звонить ли жене или сразу в больницу. Вот только в какую? Но тут в голову ему пришла спасительная мысль: все это ему мерещится с недосыпу.

Он лег на диван и укрылся любимой газетой. Свинья не свинья, а здоровье дороже.

Скоро стекла в окнах и хрусталь в немецкой стенке нежно завибрировали от мирного храпа.

Сучка Бяка успокоилась. Забралась под диван и прикрыла нос лапой. Мир вернулся в свои берега.

Вернувшаяся к вечеру с работы, жена принесла с собой брызги осенней слякоти и дрязги производственной ссоры. Гугор, осклабясь, демонстрировал физиономию — что она о ней скажет. Но Матриада скользнула усталым и равнодушным взглядом по мужниному рылу, и на хорошо отредактированном лице ее не промелькнуло и тени сомнения или удивления. Она с молодости знала, что супруг ее — большая, самовлюбленная свинья, так чему тут удивляться?

Однако Грозный впервые в этот вечер серьезно задумался о надвигающейся старости. Мысли эти были тягостны, печальны и касались они, главным образом, материальной стороны.

С утра Гугор Базилович поставил себе целью объясниться наконец с Дусторхановым.

Он давно проигрывал про себя диалог и каждый раз закипал в гневе: даже воображаемый Дусторханов отличался крайним снобизмом и надменностью, был оскорбительно невнимателен и фамильярен, вальяжно крутился в громадном, как трон Тутанхамона, кресле и, не извиняясь, без особой надобности звонил ПО ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНЫМ делам.

Диалог заканчивался тем, что Грозный с криком: «Ты будешь меня слушать?!» — швырял в Дусторханова настольными часами, вмонтированными в настоящий человеческий череп.

О чем Грозный хотел поговорить с шефом? О своеволии директора компьютерного цеха. О необходимости раз и навсегда отрегулировать взаимоотношения с типографией. О странной закрытости коммерческого центра, разбрасывающего рекламные деньги на приобретение ненужных вещей и не собирающегося делиться прибылью с пишущей братией. О десятках нервирующих мелочей, решение которых зависит исключительно от обладателя права подписи — Дусторханова.

На самом-то деле Гугру страстно хотелось лишь одного — вцепиться в лацканы карденовского пиджака юного шефа и проорать, выпучив глаза, в младенчески румяную рожу: «Ты собираешься делиться со мной, сопляк?!»

После таких мысленных подвигов Грозный едва не терял сознание и долго не мог отдышаться, растирая грудную клетку трясущейся рукой.

Еще недавно Дусторханов был всего-навсего литсотрудником в отделе сельского хозяйства, личностью хотя и амбициозной, но в творческом плане годной лишь для того, чтобы вывозить навоз на первую полосу. Кому лучше это знать, как не Грозному, ведь именно он курировал этот отдел. Прошло каких-то пять лет — по мирным меркам так какая-то вшивая пятилетка! — а Дусторханов уже президент газетной корпорации. Возглавляет три газеты, два журнала, информационное агентство, два акционерных общества, какую-то подозрительную ассоциацию. И при этом ни с кем не делясь властью, никому не уступая право первой подписи, как права первой ночи. Заслужив почетный титул трехчлена, а потом и многочлена. При обилии руководящих должностей, юнец не выглядел утомленным. Напротив, отличался румяноликостью и благодушием человека, не вникающего в производственные заморочки. Грозный все более и более убеждался, что в этом гипертрофированном стремлении к власти в газетной империи просматривается меркантильный интерес. Все эти газеты и газетенки, ассоциации и акционерные общества, снующие по коридорам с важным видом людишки были лишь ширмой для финансовых ширлей-мырлей.

Густо пахло деньгами. Не то возмущало, что Дусторханов ворует. И даже не то, что много ворует. Обидно было, что с ним, Грозным, при этом не делится. Это с ним-то, с коренником, впряженным в тяжелый воз неуклюжей, громоздкой «Дребездени»! Нет, его не просто недокармливают, его внаглую обворовывают, как последнюю газетную шелупонь. Выходило, что он — он! — обычная ширма, за которой общие деньги Дусторханов превращает в свой частный капитал.