Человечество открывает себя - [28]

Бережное отношение к жизни вообще, ко всему живому еще не стало на деле всеобщим правилом, да это и невозможно, пока на земле существуют общества, состоящие из антагонистических классов. Но мораль опережает действительность, и эти тридцать шесть мальчиков и девочек говорят от имени будущего, которое они представляют в настоящем.

В последние десятилетия боль за живую природу чувствует все больше людей. Борьба против несправедливости по отношению к человеку смыкается теперь с борьбой в защиту всего живого. И пусть нами часто руководит при охране экологического равновесия эгоизм, — это, безусловно, эгоизм разумный.

Итак, человек как будто намерен добровольно отречься от захваченной его предками «царской короны», сменить в мире, которым он теперь действительно повелевает, пышный трон посреди сцены на скромное место в партере. Но эта скромность право же имеет источником отнюдь не мысль о собственной ничтожности. Нет, это результат осознания своей власти. Как говорил Саади, имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах, запах мускуса говорит сам за себя. Мы так сильны, что поняли: чтобы сохранить свою силу, надо заботиться о слабых.

Однако не надо забывать: ни нашу страну, ни мир в целом даже в идеале нельзя превратить в некий заповедник, где леса и болота, пустыни и тундра только охраняются. Наука и техника, промышленность и сельское хозяйство не стоят на месте, а число людей на планете растет. Человек еще в каменном веке изменял свою среду, и, строго говоря, уже само возникновение земледелия и скотоводства было ударом по девственной природе.

Поля, сады и луга тоже ведь детище человека, и кто же будет спорить, что они природу не испортили. Задача в том, чтобы найти, так сказать, правильное сочетание интересов культуры и природы; осознание человечеством важности и сложности этой проблемы — гарантия того, что она может быть решена и будет решена. Главное в том, что в социалистическом обществе прогноз будущего становится основой планов, по которым будущее строится.

Бесчисленные грани взаимодействия человека с природой по-своему отражаются в письмах детей в «Пионерскую правду» и в физико-математических трудах по космологии, в философских сочинениях и в стихах. Конечно, все это неизмеримо сложнее прежнего: человек — царь природы, и все тут. Но разве для разумного существа простое лучше сложного, как бы мы порой ни тосковали по простоте? И будущее человечества будет тоже совсем-совсем не простым. Оно должно быть сложным и — счастливым.

Как ни важны сами по себе открытия и изобретения, но справедливо отметил Илья Ильф в своих записных книжках: когда-то думали — мол, будет радио и будет счастье. Вот радио есть, а счастья, случается, и нет.

Как ни ценны для человечества правильные прогнозы научно-технического и экологического развития, еще важнее было узнать, куда ведет людей Земли социально-экономическое развитие общества — ведь оно в конечном счете определяет решение стольких важнейших проблем.

Было время, когда будущего боялись. Большинство этнографов и историков религии дружно отмечают: верования доклассовых обществ, как правило, жизнерадостнее и оптимистичнее, по крайней мере когда речь идет о земной жизни, чем сменяющие их религии обществ классовых. В мифах родового строя картина гибели мира, чего-то вроде страшного суда, — очень редкий гость. Зато во времена рабовладения и феодализма мир с точки зрения многих мифологий и религий все ухудшается да ухудшается.

В Мексике до завоевания ее испанцами индейцы жили под страхом нового, очередного (такое, по мифам, уже имело место трижды) крушения мира. Именно для того, чтобы отсрочить его час, приносили ацтеки своему главному богу человеческие жертвы, поддерживая его силы кровью пленников. И Древний Иран ждал великого часа битвы между Агурамаздой, богом света, и Ариманом, богом тьмы. Победит в этой битве Агурамазда, но победа дорого обойдется человечеству.

Жизнерадостная Греция, властный Рим долго обходились древними, более оптимистическими мифами, но культ олимпийцев был вытеснен христианской религией, утвердившей идею не только личного бессмертия, но и страшного суда.

«Однако суд божий страшен только грешникам, — скажет верующий, — но зато потом наступит царство божье». Так оно и должно быть — по евангелию, — но каково это: принять вечное блаженство, зная, что столько других людей, пусть грешников, предано вечным мукам… Пути господни, конечно, неисповедимы, и пусть он, господь, сам успокаивает свою совесть, а человеческую совесть тут успокоить трудно, особенно как вспомнишь: что только не считается грехом по заветам религии!

И в то же время тысячи лет среди человечества сохранялась, вопреки ударам «судьбы» и мрачным предсказаниям мифов и религий, надежда на достойное будущее…

Лучше Достоевского тут не скажешь: «Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже умирать».

Пусть философы, мыслящие логически, чаще всего сурово отвергали эту надежду, но ее выражали поэты и сказочники, а угнетенные вставали под знамя борьбы за осуществление такой надежды и такой мечты.