Человеческий фактор - [7]

– Какого кузена?

– Роджера.

– Этого сноба из казначейства?

– Да.

Когда они поднимались в спальню, он спросил:

– Могу я взглянуть на Сэма?

– Конечно. Но он теперь уже крепко спит.

Буллер последовал за ними и, словно конфетку, оставил комок слюны на простыне Сэма.

– Ах, Буллер…

Бульдог помахал обрубком хвоста, словно его похвалили. Для боксера он был не слишком умен. Он стоил кучу денег, и его родословная, пожалуй, была уж слишком идеальна.

Мальчик лежал поперек своей тиковой кровати, положив голову на коробку с оловянными солдатиками вместо подушки. Черная нога свешивалась из-под одеяла, между пальцами ее застрял офицер танкового корпуса. Кэсл смотрел, как Сара уложила сына поудобнее, вытащила из пальцев офицера, а из-под бедра – парашютиста. Она так умело перевернула мальчика, что тот даже не проснулся и продолжал крепко спать.

– Он очень горячий, и кожа такая сухая, – заметил Кэсл.

– Так бы и с тобой было, если б у тебя температура подскочила до ста трех [около 38oС].

Сэм был много чернее матери, и перед мысленным взором Кэсла возник снимок, сделанный во время голода: маленький трупик, распростертый на песке пустыни, и стервятник над ним.

– Температура, безусловно, высокая.

– Не для ребенка.

Кэсла всегда поражала спокойная уверенность Сары: она могла приготовить новое блюдо, не заглянув в поваренную книгу, и в руках у нее все спорилось. Вот и сейчас она так резко повернула мальчика на бок и подоткнула под него одеяло, а он даже не проснулся.

– Крепко спит.

– Спит-то он хорошо – вот только кошмары его мучают.

– Он снова видел дурной сон?

– Всегда один и тот же. Мы с тобой уезжаем на поезде, а он остается один. И кто-то на платформе – он не знает кто – хватает его за руку. Но для тревоги нет оснований. Он в том возрасте, когда снятся кошмары. Я где-то читала, что это обычно бывает перед тем, как ребенку пойти в школу. Хорошо бы ему не ходить в подготовительный класс. У него там могут быть неприятности. Иной раз я чуть ли не хочу, чтобы здесь тоже был апартеид.

– Он хорошо бегает. А в Англии, если ты преуспеваешь в каком-нибудь виде спорта, неприятностей у тебя быть не может.

Проснувшись среди ночи, Сара вдруг сказала, словно эта мысль только что пришла ей в голову:

– Как странно, верно, что ты так привязан к Сэму.

– Конечно, привязан. А почему я не должен быть к нему привязан? Кстати, я думал, что ты уже спишь.

– Никакого «конечно» тут быть не может. Он же паршивец-приемыш.

– Дэвис тоже зовет его «паршивцем».

– Дэвис? Разве он знает? – с испугом спросила она. – Конечно же, не знает.

– Да нет, не тревожься. Он так называет любого ребенка.

– Я рада, что отец Сэма лежит глубоко в земле, – сказала она.

– Да. Я тоже. Ведь он, бедняга, мог в конце концов жениться на тебе.

– Нет. Любила-то я все время тебя. Даже когда зачала Сэма, все равно любила тебя. Он больше твой сын, чем его. Я старалась думать о тебе, когда он ласкал меня. Этакая холодная рыба. В университете его звали Дядя Том. Но Сэм у нас не будет холодным, верно? Будет пылким или ледяным, но не холодным.

– Что это мы вдруг заговорили об этой давней истории?

– Потому что Сэм болен. И потому что ты тревожишься. Когда я чувствую себя неуверенно, я вспоминаю, как я переживала, зная, что придется рассказать тебе про него. В ту первую ночь в Лоренсу-Маркише [до 1976 г. название столицы Мозамбика Мапуту], когда я перешла границу. В отеле «Полана». Я думала: «Он сейчас оденется и уйдет навсегда». Но ты этого не сделал. Ты остался. И мы любили друг друга, хотя внутри меня уже был Сэм.

Сейчас, годы спустя, они спокойно лежали рядом, лишь слегка касаясь друг друга плечом. Вот это, подумал он, и есть счастье, какое он порою видел на лицах чужих пожилых людей, только он-то умрет задолго до того, как Сара станет пожилой. Что-что, а старость они никогда не смогут разделить.

– Тебе не бывает грустно, – спросила она у него, – что у нас с тобой нет своего ребенка?

– Достаточно с нас ответственности и за Сэма.

– Я не шучу. Неужели ты не хотел бы, чтоб у нас был общий ребенок?

Он знал, что на сей раз от ответа на этот вопрос ему не уйти.

– Нет, – сказал он.

– Почему – нет?

– Почему ты стремишься до всего докапываться, Сара! Я люблю Сэма, потому что он твой. Потому что он не мой. Потому что, когда я смотрю на него, я не вижу ничего от себя. Я вижу в нем только тебя. А я не хочу продолжаться до бесконечности. Я хочу, чтоб бычок на этом и закончил свое существование.

3

– Отличный утренний спорт, – не очень убежденно заметил полковник Дэйнтри, обращаясь к леди Харгривз и топоча ногами, чтобы сбить грязь с сапог, прежде чем войти в дом. – Дичь исправно взлетала.

Остальные гости вылезали за его спиной из машин с наигранной веселостью футболистов, старающихся показать, какое огромное удовольствие они получили от игры, хотя на самом деле замерзли и перепачкались.

– Напитки ждут вас, – сказала леди Харгривз. – Наливайте себе сами. Обед будет подан через десять минут.

Издали донесся звук машины, взбирающейся по парку в гору. В холодном сыром воздухе раздался взрыв смеха, и кто-то воскликнул:

– Вот наконец и Баффи! Прибыл как раз к обеду, конечно.