Человеческая природа и социальный порядок - [106]

Идея справедливости конечно же является одной из форм представления о правильном, происходящей из попыток разума урегулировать конфликт побуждений. Как указывает профессор Болдуин, ребенок озадачен противоречием между своими элементарными желаниями — например, желанием заполучить еду и игрушки — и побуждениями более высокого порядка, связанными с симпатией и воображением. Для того, чтобы смягчить эти противоречия, он с готовностью принимает tertium quid[147], примиряющие и улаживающие правило или закон, которые помогают ему в этом.

Наша взрослая жизнь ничем радикально не отличается от детства в том, что касается влияния других на наши моральные установки. Нравственный прогресс — если таковой имеет место — состоит в пополнении жизненного опыта и совершенствовании организации внутренней жизни: она становится тем богаче, чем больше стимулов для воображения и симпатии мы получаем от здорового общения с окружающим миром — без их обширного запаса наши представления о правильно были бы искаженными и ограниченными. Одновременно мы можем достичь большей степени единства и упорядоченности нашего опыта и мышления, больших возможностей и быстроты в построении правильных выводов на этом основании и твердой готовности действовать в соответствии с ними. Наверное, в большинстве случаев уже к тридцати годам люди обретают точность и твердость в своих моральных суждениях, но при этом отчасти теряют широту представлений об их предпосылках. Но характер суждений остается неизменным, и наши представления о правильном по-прежнему суть своего рода микрокосм нашей личности. В них находят отражение все наши специфические и типичные страсти, и до тех пор, пока нас не постигнет душевное окостенение и упадок, они будут так или иначе меняться под воздействием всякого значительного изменения социальной среды.

Для многих, а возможно, даже для большинства людей, представление о правильном прежде всего определяется чьим-то личным авторитетом. Мы чувствуем, что обязаны поступать определенным образом просто потому, что думаем, будто авторитетный для нас человек или сам поступил бы так, или желал бы, чтобы так поступили мы. На этом, к примеру, широко строятся проповедь и практика христианской церкви. Такой подход ни в чем не противоречит и ничем не отличается от понимания правильного как итога интеллектуального синтеза — он означает лишь, что восхищение, преклонение, или подобные им сильные чувства до такой степени усиливают определенного рода воздействия и влияния, что те занимают в сознании доминирующее положение. Авторитет в этом случае носит только нравственный характер, и никакой другой. Кроме того, зависимость здесь не столь односторонняя, как это может показаться, ибо тот принцип, которым мы руководствуемся, всегда в какой-то мере является порождением нашего собственного воображения, которое пытается интерпретировать его в соответствии с нашими природными наклонностями. Поэтому Христос кисти Фра Анджелико совсем не тот, что Христос кисти Микеланджело, призывающий гибель на головы грешников.

Власть личного авторитета над сознанием человека обычно прямо Пропорциональна простоте и впечатлительности и обратно пропорциональна интеллекту. Люди такого склада, который обычно называют эмоциональным, склонные к взрывным и чрезмерным переживаниями, Но не обладающие острым мышлением, в целом больше других подвержены влиянию авторитета и подчиняются ему, почти не выбирая и не задумываясь. Их индивидуальность находит свое главное выражение в выборе своего кумира; примкнув к этому выбору, они целиком отдается его власти. Если же такие люди меняют кумиров, они одновременно меняют и моральные нормы. То единство сознания, к которому они, как и все мы, стремятся, они находят в преданном подражании конкретной личности, что спасает их от непосильного бремени абстрактного мышления. Таких людей обычно привлекает в других твердость характера, и они хотят добиться того же для себя, выбрав соответствующую личность и сосредоточив на ней свои помыслы.

Конечно же такое возможно и благоприятно лишь для тех, кому недостает душевных и интеллектуальных сил на тот внутренний синтез, выражением которого являются моральные суждения. Те же, кто такими силами обладает, используют авторитет других в качестве примера, и, обнаружив особые достоинства какой-то личности, они принимают их к сведению, но сама эта личность, по сути, станет не более чем символом их собственных моральных убеждений.

Непосредственная власть чьего-то личного влияния и авторитета над нашими представлениями о правильном, возможно, значительно сильнее, чем мы думаем. «Поразительно, — говорит Джордж Элиот, — насколько гадким представляется нам все то, в чем, как мы думаем, мы виноваты… а с другой стороны, просто удивительно, с какой готовностью совесть пресекает наши нападки на тех, кто никогда никого не обвиняет и кого самого никто не обвиняет». Иначе говоря, другие люди, пробуждая своим примером наше социальное я, вызывают в нас одобрение или осуждение наших собственных поступков. Как мы уже установили, то обстоятельство, что восприимчивый человек, находясь под влиянием авторитета, пытается быть таким, каким, как ему кажется, его считают другие, является главным фактором наших моральных суждений. Каждый из нас, должно быть, ощущал нравственный подъем просто благодаря тому, что рядом находился кто-то, чье присутствие склоняло нас к добру и отвращало ото зла, возбуждало в нас стремление к возвышенному и презрение к низменному.