Челленджер - [26]

Он выхватывал из окружающего ореола провода, и, осенённые священным сиянием, они принимались искриться и срастались сами собой. Напряжением мысли сотворял из пустоты космического пространства инновационные сенсоры и с ходу калибровал их усилием божественной воли. Он вычислял, замерял, проверял и попутно всё въедливо документируя, где-то за кадром, свободной конечностью выстукивал подробные мейлы Ариэлю, неукоснительно соблюдая сроки, исчерпывающе удовлетворяя корпоративные нормы и взаимные договорённости.

Сознание собственной ничтожности пред лицом явленного чуда пробудило острый позыв накуриться. Я нашарил в глубине ящика жестяную коробочку. Надрезав скальпелем две сигареты, высыпал и тщательно размял. Затем собрал табак пирамидкой и принялся мелко кромсать цветок, густо покрытый пыльцой и поблёскивающий капельками клейкого масла. Кстати, были же какие-то таблицы… ну-ка, ну-ка, чем ещё нас порадует Тим…

Интересно сколько времени он ухлопал на эту писанину? Вспомнив о времени, я сунул в зубы недокуренный косяк и глянул на часы. Приходилось спешить, чтобы успеть что-нибудь пожевать перед наукой.

* * *

Выскочив из машины, Алекс хватает нас за руки, разбегается, прыгает и поджимает ноги. Мы подбрасываем его, и он пролетает несколько шагов, заливисто хохоча.

– Ещё! Ещё! – кричит он. – Раз, два, три!

И он снова летит. И от этой незамысловатой игры становится как-то по-особому солнечно и тепло на душе. Это мне, мне, в последние годы повадившемуся выбираться из дома преимущественно после наступления сумерек и прожигавшему ночи на давно опостылевших альтернативных вечеринках. На этом ристалище лицемерия, псевдоконтркультуры и показного веселья, маскирующего душевную пустоту, безысходность и заурядный разврат. Где каждый, подспудно ощущая всю мерзость этого мясокомбината, пытается поскорее обдолбаться всё возрастающими дозами наркотиков, чтобы не выпасть из ритма и храбро скалить зубы в ответ на такие же фальшивые улыбки окружающих.

– Ещё, мама, ещё! – кричит Алекс. – Раз, два, три!

И я, давно отвыкший от дневного света, неожиданно остро и полно ощущаю каждое мгновение, каждую мельчайшую деталь. Хочется целиком раствориться в этой игре, в этой улице, деревьях, растущих вдоль тротуара, и в тёплом ветре, полном сладких запахов позднего цветения. Алекс заражает нас своим весельем. Мы смеёмся, как дети, и я тону в Ириных глазах, которые светятся настоящим чистым счастьем.

Продолжая держаться за руки, мы подходим к стойке продажи билетов.

– Здрасьте! – обращаюсь я к освободившейся девушке.

– Добро пожаловать! – она поднимает глаза, и, кажется, наше настроение передаётся ей. – Хотите сделать семейный абонемент?

Мы с Ирой переглядываемся.

– Вы вместе? – решает уточнить она. – Это ваш ребёнок?

– Да, в каком-то смысле, – я делаю уклончивый жест. – Это моя подруга, а это её сын.

– Прекрасно. Пожалуйста, он вам поможет, – скрыв игривый смешок, она кивает Ире на парня за соседней кассой, который тут же начинает что-то бодренько втирать на тему скидок для детей и их родителей.

Я делаю поползновение переиграть весь этот расклад, но Ира, смерив взглядом не в меру прыткую девицу, даёт понять, что разберётся сама.

– Почему бы вам не взять студенческий абонемент? – тем временем стрекочет молодая кассирша. – Представляете, это даже дешевле, чем обычный билет!

Я не возражаю, видимо, образ вечного студента прилип ко мне намертво.

– Пожалуйста, вашу карточку.

– Вы знаете… я оставил её в библиотеке.

– Ничего страшного.

Оформляя бланки, она то и дело кокетливо улыбается, но я не поддаюсь на провокации. Ира уже расплатилась и пристально наблюдает за нами со стороны. Наконец заполнение бумажек окончено, абонемент заботливо вложен в рекламный буклет, и мы направляемся к входу.

– Ох, Илья-Илья! – усмехается Ира, качая головой и потешно хмуря брови.

– А что? Я, кажется, вёл себя вполне прилично…

– О да, буквально монахиня-молчальница, скромна и недоступна. Само воплощение целомудрия.

* * *

Экспонатом, безраздельно поглотившим внимание Алекса, оказалась немецкая подлодка, захваченная в ходе Второй мировой. "Крушение Титаника послужило импульсом к развитию эхолокации на флоте. В 1915 году появилась одна из первых ультразвуковых систем для обнаружения подводных лодок", – прочёл я на сопутствующем стенде. Это заинтриговало Алекса, и я разразился целым панегириком ультразвуку, а потом добавил, что у летучих мышей есть похожие штуки для ориентации в темноте. Алексу очень понравилось, и он заявил, что тоже хотел бы так уметь.

– Кстати, примерно этим я и занимаюсь на работе.

– А что ты делаешь? – с готовностью подхватил он.

– Я… да преимущественно ругаюсь с начальником. Точнее – меня ругают, а я поддакиваю и вежливо улыбаюсь.

Ира расхохоталась.

– Нет, ну, если действительно интересно, я, так и быть, открою тебе этот секрет, – прошептал я таинственным тоном. – Только учти, это коммерческая тайна, так что никому ни-ни.

Дальнейшая экскурсия проходила под знаком моей работы. В павильоне, посвящённом медицине, я поведал Алексу о сердце и системе кровообращения.

– Вот смотри. – Забравшись в громадный макет, мы стояли внутри левого предсердия. – Допустим внутри есть зловредная опухоль, условно назовём её выхухоль. И мы хотим её извести. Но важно не повредить поверхность, покрытую нежной кожей, – я провёл ладонью по стенке миокарда. – Резать нельзя. Что же делать?