Чекисты на скамье подсудимых - [48]
Это было первое из обвинений, выдвинутых Д. Манько в адрес своего бывшего начальника. Оно наглядно показывает, как раскручивался маховик репрессивной машины во время Большого террора. Полученный из центра репрессивный импульс (приказ о начале проведения очередной «операции») под влиянием субъективного фактора (проводников и непосредственных исполнителей репрессий) перерастал в брутальный, еще более массовый террор. Если отбросить партийную риторику («явная вылазка классового врага»), то эта часть обвинения была справедлива, поскольку Г. Гришин-Шенкман проявил излишнюю рьяность.
Специфика времени заключалась в том, что, вскрывая отдельные ошибки, нельзя было усомниться в правильности чекистской деятельности в целом. Поэтому вторая часть обвинения в адрес Г. Гришина-Шенкмана парадоксально, с точки зрения сегодняшнего дня, но вполне логично тогда, имела абсолютно противоположную направленность. Он обвинялся в недостаточном усердии в проведении репрессий. Д. Манько писал, что с приездом в Украину наркома внутренних дел СССР Н. Ежова «было предложено подготовить материалы по вопросу засоренности Житомирской области польским националистическим к-p повиацким[364]элементом». И, «несмотря на то, что в Житомире имелась и имеется колоссальная база польского националистического повиацкого элемента», в написанной Г. Гришиным-Шенкманом докладной записке на имя Н. Ежова «было указано, что в Житомирской области кадры и учеты к-p националистического и повиацкого элементов по своему количеству незначительны, и только со сменой областного руководства в Житомирской области была вскрыта большая организация “ПОВ”, насчитывающая свыше 3000 человек. Этот факт, бесспорно, свидетельствует о том, что Гришин во вражеских целях пытался сохранить пеовяцкие кадры»[365].
Обвинения, выдвинутые Д. Манько, давали следствию возможность маневрировать в построении дела Г. Гришина-Шенкмана — его можно было обвинить как в чрезмерном усердии («нарушение социалистической законности»), так и в отсутствии твердости в борьбе с врагом (а это была уже, как минимум, вредительская деятельность). В этой связи отметим, что выбор следствием свидетеля был не случаен. Начальник 3-го отдела УНКВД М. Федоров не успел поработать под руководством Г. Гришина-Шенкмана[366], а его заместитель Д. Манько не только поработал, но и в дальнейшем оставался в УНКВД на острие «борьбы с врагами». Обращает на себя внимание то, что, хотя Д. Манько и назвал деятельность обвиняемого вражеской, он не дополнил ее шпионской или троцкистской окраской. А ведь это была главная рабочая версия следствия. Второй важный момент заключался в том, что следствию нужны были новые свидетели, и оно их получило.
Из названных Д. Манько свидетелей первым был допрошен врид начальника ОО 68-й авиабригады (г. Житомир) Алексей Сократович Томин (1910 г. р.)[367]. Протокол его допроса от 14 августа 1938 г. имел вид собственноручных показаний'[368]. Второй свидетель — к тому времени начальник 1-го отделения 3-го отдела УНКВД по Житомирской области — Георгий Николаевич Васильев (1903 г. р.) был допрошен гораздо позже[369].
А. Томин показал: «Вскоре по прибытии на должность заместителя] нач[альника] УНКВД Гришин вызвал меня для доклада о ходе операции по репрессированию жен изменников родины по районам Житомирской об[лас]ти и непосредственно в г. Житомире. В тот период я возглавлял оперативно-следственную группу. Количеством проведенных арестов Гришин был недоволен, указав, что следствие преступно долго затягивается, арестам необходимо подвергнуть буквально всех жен поляков и немцев, осужденных в соответствии [с] приказом № 00485, и отдал мне такое распоряжение: каждому следователю оформлять на особое совещание минимум тридцать дел жен изменников родины в сутки. Практиковавшийся допрос свидетелей об антисоветской деятельности жен репрессированных Гришин приказал прекратить. На последовавшие с моей стороны возражения о том, что следствие будет в таком случае проводиться с нарушением УПК, Гришин доподлинно мне заявил: “Смешно говорить о том, что эти дела будут рассматриваться на особом совещании, из этих дел будут взяты только фамилии, а вообще есть приказ наркома Украины об очистке погранполосы от жен поляков и немцев, осужденных в порядке приказа № 00485, и вы обязаны всех до единой арестовать, тем более, что вы должны только проследить за ходом арестов, представляя мне сведения, так как директива об аресте жен поляков и немцев спущена всем районам области”. Несмотря на то, что специальные приемники для содержания детей репрессированных были переполнены, было отдано распоряжение Гришиным арестовывать матерей — жен изменников родины, оставляя детей на попечение колхозов»[370].
Приведенные А. Томиным факты очень красноречивы. Г. Гришин-Шенкман был хорошо осведомлен об упрощенном порядке рассмотрения дел лиц, подлежавших репрессированию согласно приказу НКВД СССР № 00485 (польская операция) и другим аналогичным приказам и директивам. Даже если попытаться отыскать в этом приказе рациональное зерно (ради, так сказать, исторической объективности), то, оно все равно нивелируется упрощенным порядком рассмотрения дел по альбомным справкам, утверждавшимся так называемой высшей двойкой в составе наркома внутренних дел СССР и прокурора СССР. В этом состояло колоссальное разлагающее влияние центра на проводников и исполнителей репрессий. Создавался прецедент, когда можно было без особых усилий выдавать на-гора дела, обрекая на гибель и страдания тысячи ни в чем не повинных людей. На этом фоне возникало желание, как у Г. Гришина-Шенкмана, применить эти же «стахановские» методы и в отношении других контингентов лиц, подлежавших репрессированию согласно директивам центра.
