Чекист - [86]

* * *

Марк вошел в покосившийся домик, состоявший из одной просторной комнаты. Семья обедала. На большом непокрытом столе лежали грудки картофеля в кожуре. Очищенная и нарезанная на кусочки ржавая селедка на листке промасленной бумаги красовалась в центре. Седой горбоносый старик, поджав губы, сосредоточенно очищал картофелину. Молодая женщина с бескровным лицом терпеливо ждала, когда старик начнет есть, чтобы взять и себе и разрешить есть детям — пять курчавых головенок торчали над столом. Ребята, черноволосые, черноглазые и румяные, болтали ногами, перемигивались, перешептывались и хихикали в кулак.

При виде гостя старик отложил картофелину.

— Милости просим. Роза, подай стул.

Марку подали единственный стул, ножки которого разъезжались, как у новорожденного теленка.

— Извините, — с достоинством произнес старик, — мой сын сейчас придет со службы, он писарь в сельсовете, и вы пообедаете вместе с ним.

— Спасибо, — сказал Марк, — я не один. Разрешите моим двум товарищам войти передохнуть?

— Конечно. Роза, табурет!

Когда Лева и Лепетченко вошли в комнату, дети уже сидели по двое на одном месте и Роза с улыбкой несла навстречу изъеденный древоточцем табурет. Лева, галантно улыбнувшись в ответ, сел. Он совершенно необычно оживился и по всем приметам приготовился к светской беседе.

— Хорошая осень, папаша!.. — приветливо сказал он старику.

И тут началось нечто удивительное. Старик с остекленевшими глазами, всхлипнув, стал сползать с кресла. Марк оглянулся и увидел искаженное лицо Розы, делающей какие-то странные знаки рукой. Детские головки над столом исчезли одна за другой. Через мгновение комната опустела.

— Что это? — растерянно сказал Лева.

Спустя несколько секунд что-то странное стало происходить и на улице. Раздался дикий женский крик. Промчалась повозка, в которой, закрывая головы руками, тряслись две женщины. Послышался рыдающий старческий голос, заплакали дети. И поднялся топот множества ног, ржание лошадей, стук повозок. Первым опомнился Лепетченко.

— Дело ясное, меня с Левкой узнали. — Он нехорошо выругался. — В двадцатом мы здесь здорово гуляли! Эх, жалко, недорезали кой-кого!

Лева выбежал на крыльцо. Его появление вызвало бурю воплей, проклятий, плача. Вздымая пыль, волоча за собой жалкий скарб, бежало к лесу по единственной улице население села. Он стоял неподвижно, глядя вслед бегущим, и жалкая, растерянная улыбка так и не сползала с его лица.

В комнату он вернулся постаревшим на десять лет, сгорбившись, тяжело опустился на лавку. Молчали долго.

— Надо уходить, пока не сцапали, — сказал Лепетченко.

Вошла старуха. Вгляделась в Лепетченко, низко поклонилась.

— Здравствуй, Иван. Люди бегуть, кричать: «Погром будет, Махно приехал». Я думала брешуть. Выходит, правда. Слава богу!

— Карасиха!..

— Признал, — с удовольствием сказала старуха.

— Левка, Марк! Это ж мать нашего казначея! — Лепетченко захохотал, затанцевал. — Вот удача! Она. Она должна знать. — Он схватил старуху за руки, оттащил от двери и зашептал: — А ну говори, где прятал сын твой наше добро? Знаешь? Где? Говори, старая!

— Хто же его знает, — удивилась старуха. — Вин мени не казав.

— Брешешь, ведьма! Говори. Пытать буду. Шкуру с живой спущу. Все скажешь!

— За що ж, Ванюша? — испуганно зашептала старуха.

— Оставь, Иван, — потянул его за руку Марк.

— Она у меня заговорит! — продолжал Лепетченко, глядя на старуху налитыми, бешеными глазами.

Лева молча встал, подошел к Лепетченко, уставился на него.

— Ты чего? — покосился на него Лепетченко и отодвинулся.

— Скажи, мать, — Марк поспешил отвести ее в сторону, — может, помнишь, был у него тайничок, схорон, куда бы он один ходил, скрытно? Ты же мать, все замечала.

— Було, було, — обрадованно закивала старуха. — Щось биля криници було, частенько туди ночью ходив. Я ж боялась, може, там нечистая сила. Одного разу тихесенько за ним. Смотрю, встал биля криници, ногою в землю постукав, та и пишов. Ох, думаю, то вин дьявола викликае. Я ему на другий день: «Сыну, не чипай ты нечисту силу!» — Узнав, що я за ним ходила, ледве не убив.

— Говорила про это еще кому? — процедил сквозь зубы Лепетченко.

— Господи, кому ж я скажу? 3 ким я тут говорила? Я три года рта не раскрывала. Все вас, соколиков, чекала. А ты з кулаками! — Старуха беззвучно заплакала.

— Не помнишь, с какого боку он ногой стучал? — спросил Марк.

— Як лицом до криници встать, так ось по цю сторону, — показала она высохшей рукой.

* * *

Ранним утром в Дыбривском лесу, у заброшенной криницы, была наконец выкопана казна батьки Махно.

Одну за другой поднял Лева из ямы две четырехведерные медные кастрюли. Только с его нечеловеческой силой можно было сделать это. Когда сняли крышки, драгоценные камни и золото, словно запотев, тускло заблестели перед глазами. Бесчисленное множество крестиков, монет, колец, сережек, браслетов, ожерелий... Сколько тысяч людей ограбили и убили бандиты ради этих ценностей!

С разным чувством смотрели трое на несметные богатства.

Лепетченко потянулся, схватил золотую цепочку, зажал в кулаке.

— Положи! — багровея, сказал Лева и с такой силой сжал его руку, что Лепетченко рухнул на колени.