Чеканка - [34]

Мы жаждем таких командиров, наших природных командиров. Разве они не иной породы? Мы собираемся служить им без тех оговорок, которые применяем к Стиффи, так как он из той же глины, что и мы. Пока что единственное высшее существо, которое мы встречали (большинство из нас за всю жизнь) — это здешний школьный учитель, отмеченный у нас высшей пробой. Неотесанная часть казармы пытается подражать его выговору, когда он зачитывает именной список. Это оксфордская рокочущая речь, звучащая странно в сочетании с ист-эндскими гласными Уайта.

Из класса офицеров, которым мы желали бы служить, но которые выставляют себя ослами при еженедельном появлении на церемониале, мы все исключаем Стиффи. Мы испытываем к нему профессиональное восхищение за его высочайшее мастерство в строевой подготовке; и он так искренне верит, что муштра полезна и естественна, как свет солнца, что сила его веры наполовину обращает и нас.

Как человек и как личность он, похоже, не достигает вершин своего мастерства в строевой подготовке, поскольку спешка позволяет ему бранить нас на параде. «Вы, рядовые чертовы», — чтобы опорочить коменданта, хватало и одних «рядовых». Ругать тех, кому запрещается выглядеть недовольными (летчика могут обвинить в молчаливом неповиновении, если на его лицо находит тень), тех, чьи сердца так утвердились в послушании, что они краснеют за свое недовольство — это штучки старшин, которых хороший капрал по формальному поводу себе не позволяет. Конечно, старшина — это пропащая душа ex officio[23]; но мы полагаем, что офицеры должны упражняться в достоинстве.

Посреди тихого промежутка времени на плацу наши инструкторы внезапно разражаются гневом, честя нас в хвост и в гриву. Тогда мы догадываемся, что Стиффи подкрался сзади, чтобы понаблюдать. Мы сразу же начинаем нервничать, и результаты ухудшаются. По природе капралы ближе к нам в своих чувствах (нет отдельной столовой для капралов, чтобы отделить часы их жизни от наших жизней), и, если бы их оставили в покое, они были бы терпеливыми и прилежными. Но им надо зарабатывать повышение, а традиционные натужные манеры, колючие и заставляющие всех помучаться, вызывают одобрение адъютанта.

Большинство ошибок на плацу происходит из-за нервозности. Напрягаясь, мы опережаем команды или запаздываем. Однажды нашего крепкого капрала Джексона выругал Стиффи за ошибку переднего отряда. Он принял это как подобает. Мы дрожали, ожидая наказания, когда снова остались с ним наедине; но днем он был ровным, как обычно, и сказал: «Я не стану отыгрываться на «мехах» лишь потому, что мне в обед фитиль вставили». Команды Джексона — это непрерывный поток слов: «Поднять оружие, голову выше, держать равнение, держать шаг, левой, левой, ЛЕВОЙ, кому говорю. Направо, шагом марш. Теперь поднять оружие», — столько обращений, что ни одно не попадает в цель. В каждой поправке должна присутствовать чья-нибудь фамилия; название любого отряда тоже пойдет, если вы их распекаете. Когда мы делаем что-нибудь очень плохо, Джексон хохочет низким театральным басом.

После того, как Стиффи несправедливо унизил капрала в понедельник, он смягчился и простил нам штрафной парад после инспекции обуви. Вместо этого он поставил нас «вольно» в среду утром и стал рассказывать, посмеиваясь, как его самого когда-то честили, и как он тридцать лет прослужил инструктором, и что все это входит в секрет нашей закалки. Нас собрали со всей страны: муштра заставит нас выглядеть как положено и с гордостью нести свою службу.

Он вел себя добродушно; мы смеялись, когда он улыбался: но этот приступ не сочетался с его серьезностью «для плаца». Либо то, либо другое было неискренним. Мне представляется, что сегодня он показал свое истинное лицо, до того, как традиция и закоснелая глупость покрыли ржавчиной мозг, который изначально имел склонность к мании муштры. Но остальные считают, что устав — это его исповедание веры. Он почти не догадывается, как мы содрогаемся перед тем, что его слова могут оказаться правдой. Мы молимся, даже во сне, чтобы избежать парадных манер вне парада. Долгая служба калечит человека так упорно и страшно, что на ее жертвах, даже когда они в обычной одежде, стоит клеймо старого солдата. Старые моряки этого избегают; и, как мы надеемся, старые летчики тоже. Кажется, что в подлинном покорении воздуха ничто не может деформировать тело человека.

4. Капралы и сержанты

«Ты дурак, — злобно сказал капрал. — Ну вот кто ты такой?»

Зубастый стоял на месте.

«Делай, что тебе говорят. Скажи: «Я чертов дурак, капрал». Теперь Харди орал во весь голос, раскачиваясь вверх-вниз на своих маленьких ножках. Зубастый стоял, как скала, не произнося ни слова, и Харди волей-неволей отступил, разругав бедного Дылду, который всегда напрашивается на пинок под зад, и бывает такой же легкой добычей, как женщина. Он болтается в строю, как лишняя деталь.

Капрал Харди заступил на должность ассистента, надзирающего над нашим отрядом вчера, вместо устойчивого капрала Джексона. Он будет спать в бараке и смотреть за нами на плацу, вперемежку с нашим постоянным сержантом. Но Дженкинс все еще болен, и нас гоняют из конца в конец. Мне жаль, что мы потеряли капрала Джексона, который за несколько дней сумел взять над нами власть, разве что меньшую, чем Эбнер, но в другом роде. Эбнер был сильным и не склонным к гуманизму. Джексон мог смеяться и болтать, оставаясь в то же время не таким, как мы, нашим начальником. Он прослужил в строю девятнадцать лет и терпеливо ждал скудного капральского вспомоществования — пенсиона, который уменьшит сумму заработка, который потребуется ему вне Вооруженных Сил, и тем самым облегчит поиски работы.