Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы - [39]

Дед нырнул в комнату, как рыба в воду, с той лишь разницей, что еле переводил дух. Его движения черпали силы из высохшего уже родника. Марта опиралась о стол и широко раскрытыми глазами смотрела на деда, и чудилось ей при этом бог знает что. Опомнившись, она часто заморгала, встрепенулась так, что волосы ее разлетелись во все стороны, и смущенно засмеялась.

Нетерпение пронизало деда как зубная боль.

— Воображаешь, сам я тут не уберусь?

— А что делать? Все равно у меня выходной. — Марта еще не погасила смущенную и недоумевающую улыбку, уверенная, что дед все же будет рад. — Сегодня вы убираете, завтра я.

Дед предпочел бы не видеть ее. Переведя дух, он прижал руку к сердцу.

— Знаешь, что?..

Марта не поняла, а дед не осмелился попросить Марту выйти. О долгом же дипломатическом разговоре не могло быть и речи. Он подошел к шкафу и свирепым взглядом пытался дать Марте понять, чтоб она убиралась. Открыв дверцу, он засунул руку по плечо в аккуратно сложенную стопку рубашек двадцать первого года. Вытащив огромный старомодный бумажник с золотой монограммой, дядин подарок к конфирмации, достал из него расправленные стокроновые кредитки.

— Что случилось? — испуганно ахнула Марта.

Именно такой реакции дед ждал и заранее боялся. Доставала бы у него на глазах деньги Марта — он не обратил бы ни малейшего внимания или забыл об этом в следующую секунду. Но Марта и в этом, самом что ни на есть обыкновенном событии умела ясновидчески предположить или угадать сложные взаимосвязи, по своим результатам по большей части направленные непосредственно против нее и против всего, что она так старательно и обычно безуспешно отстаивала.

— Ничего! — рявкнул дед, хотя предпочел бы прореветь слово, обладающее более сильным целительным воздействием. Он взялся было пересчитывать сотенные, но тут же бросил начатое занятие и засунул всю пачку целиком в карман.

— Что такое? — Марта уже плакала. — Такие деньги… Где вы бросили Еника?

— Мои это деньги или нет?

— Но зачем столько?.. Что случилось?

Дед уже держался за ручку двери.

— Я копил на памятник… Только мне пришлось бы свернуться в бараний рог! Сами за него заплатите! — заключил он уже в дверях, и, если б он захлопнул их так, как ему хотелось, Марте до вечера хватило бы подметать осколки.

* * *

Дед упорно заталкивал чиновнику в портфель пачку сотенных. Чиновник с трудом сопротивлялся, портфель трещал по швам, позолоченная застежка отскочила.

— Мои деньги не хуже, чем у того барышника, — задыхаясь, гудел дед в ухо чиновнику.

Чиновник жил в большом городе. Он давно занимался посредничеством и считал себя знатоком деревни; это свое преимущество перед другими он умел подтвердить соответствующими словами. В Слапах у него была дачка на плоту, дочь изучала медицину, а он во время служебных поездок расплачивался со своими приятельницами в брненском «Интеротеле» валютой — разумеется, так, чтобы не ущемлять интересы семьи. Он очень любил ездить в Моравию. Ему было смешно, что из-за каких-то там лошадей люди способны совершать глупости, частенько обходящиеся довольно дорого, в то время как килограмм конской колбасы стоил гроши. И сейчас, похоже, он был не прочь взять дедовы деньги, но в то же время не собирался навязываться или как-нибудь нечаянно высказать удовлетворение по этому поводу.

— Понимаете, я все же не могу… Вы частный сектор, не так ли? Такая сделка просто противоречит инструкции, поймите.

— Вы их видите, эти инструкции? Смотрят они на вас?

Чиновник засмеялся и действительно оглянулся.

В этот момент к ним подбежала Марта, еле переводя дух.

— Что вы себе позволяете, вы!..

Она выдернула дедову руку из чиновничьего портфеля, две сотенные стали плавко опускаться на землю.

— Но, мадам, — защищался застигнутый врасплох чиновник, пряча портфель за спину.

Опасаясь лошади, Марта обходила ее почтительным полукругом.

— Это мой ребенок, — испуганно шептала она.

Губерт растерянно кивнул и снял Еника на землю.

— Я сама куплю тебе лошадку, — посулила Марта. — Поедем с тобой в город… А деда оставим дома.

— Я больше не хочу неживого коня! — жалобно закричал Еник.

— И в садик будешь ходить, без всякого этого… — Марта не могла придумать — без чего же, и в ярости уставилась на деда. — Без всякого этого шатанья!

Еник громко всхлипнул, наподдал ногой камешек и, строптиво оглядев взрослых, подошел к расстроенному деду, держа руки в карманах.

— Деда, ну их. Пошли домой. Поговорим о лошадях.

И они пошли. Маленький и большой, черный и красно-белый, оба простоволосые, руки в карманах.

Губерт тоже очнулся от наваждения и сердито дернул уздой, отчего белый в яблоках конь вскинул голову и ощерил желтые зубы.

— Куда его теперь?

Чиновник беспомощно пожал плечами:

— Через месяц снова будет закупка.

— Не хотел бы я слышать, что скажет председатель… — Губерт растерянно поискал глазами подмоги, но все бутылки давно были пусты.

* * *

Дед барабанил указательным пальцем по рассыпанному на столе пеплу от сигареты. Пластиковая столешница была пыльно-серая, как проселок, зато пепельница сверкала кристальной чистотой.

Дед сидел с таким видом, будто проклял все человечество. Трактирщик аккуратно смахнул пепел деду на брюки и поставил перед ним кружку пива с нагревателем, а рядом положил виргинскую сигару.