Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы - [16]

— Хороши гости! — проворчал Яхим. — Торчишь в окне, как святой Флориан в нише часовни.

— Скажешь, нету гостей? — засмеялся дед. Он осторожно расстегнул пиджак и показал Яхиму плоский шар с тонким ушком.

Яхим поднял на него вопросительный взгляд и изумленно выдохнул:

— Ливер!

— Он самый, — с довольным видом подтвердил дед. — Тебе. Можешь снова надраться и поддать его ногой.

Конечно же, Яхим утверждал, что в тот раз он поскользнулся, потому как дождь хлестал прямо в двери погреба, на глиняный пол натекло воды и стало скользко, будто на катке. Вполне возможно, дед допускал такое, в погребе случались дива почище. Однажды он дегустировал вино и, чтоб оправдать свою задержку в погребе, принялся надраивать бочки. Действовал он с таким усердием, что выбил нижнюю пробку на трехгектолитровой бочке, и зеленый вельтлин ударил вбок сильной струей. Пробка закатилась под бочки, и когда у деда снова забилось сердце, он зажал дыру ладонью и держал. Сроду не умел он молиться, но тут, по прошествии двух часов, он придумывал такие отчаянные молитвы, что, услышь его кто-нибудь на небесах, поневоле содрогнулся бы.

Пока не пропал голос, дед кричал и звал на помощь, но не дозвался никого ни на земле, ни в другом месте. Наконец под утро за ним пришла жена, не сомкнувшая всю ночь глаз от страха. Дед настолько окоченел, что, возможно, понадобилось бы сложное хирургическое вмешательство. Но понемногу он все же расшевелился и пришел в себя. Однако до сих пор, стоит ему дотронуться до пробки у дна бочонка, его передергивает, словно от удара током, и рука немеет до самого плеча, как и в тот раз.

Яхим великодушно не расслышал замечания деда.

— А я подсасываю вино через трубку, — пожаловался он.

— Это уж лучше вовсе не пить, — посочувствовал дед.

— Такая редкость… — Яхим смущенно скривил лицо и втянул голову в плечи. — Чем я расплачусь с тобой, друг…

— У меня их было две штуки, — перебил его дед.

— А я где только не искал. — Яхим посмотрел на солнце через прозрачную каплю стекла. — Даже в Прагу настропалился. Говорили, там ливеры бывают.

— В Праге все есть, — ухмыльнулся дед. — Если есть там Винограды[6], должны быть и ливеры.

Яхим вернулся к тому, на чем его перебили.

— Но я не могу от тебя взять просто так.

— Сегодня я тебе помог, завтра ты мне. Разве не так было всегда?

— Так-то оно так… Это верно… Да ведь плоский ливер большая редкость.

Дед не возразил. В магазине изредка появлялись ливеры, но были они ни на что не годные. Пузырь — с пивную кружку, ни его на гвоздик повесить, ни вина набрать — такое под силу разве что слону.

— Кому другому я б не дал, — заключил дед.

— Ну что, обмоем?

— Подождем молодого вина, а покамест повесь ливер где в холодке. Мне же пора на виноградник. — Дед посмотрел на Яхимовы лозы сразу за двором в саду. — Вот уж нет того лучше, когда все у тебя под рукой. А я пока дотащусь до своих холмов, то аккурат готовехонек, чтоб меня в гроб положили.

* * *

Но попробовали б его туда положить! Он упирался бы руками-ногами!

Пора сбора винограда была его самой любимой порой года, когда солнце уже притомилось, а все краски в полном расцвете.

Дед спешил на виноградник, как на поезд, и, вбежав в междурядья, не сразу замедлил шаг. В груди у него гудел пчелиный улей, и коленки стукались друг о друга. Нетерпеливо наклонившись над листьями, он первым делом приподнял несколько гроздьев, чтобы убедиться, что они действительно здесь, нетронутые, приятно оттягивающие ладони.

Медленно шел он по винограднику, время от времени задирая голову к небу и внимательно вглядываясь в его чистую вышину. Кое-где по соседству над участками серебристо поблескивали силоновые сети — самая надежная защита от скворцов. Но где было взять сеть и не украсть? На прилавке магазина дед еще ни разу такой не видел.

Он опустился на землю под орехом, оперся спиной о гладкий ствол и любовным взором собственника удовлетворенно оглядывал богатый урожай. Он все равно сидел бы здесь, даже если б над его лозами были растянуты силоновые сети в пять этажей, а вокруг виноградника была вкопана батарея пушек в полной боевой готовности. Он сидел здесь каждый год, сколько себя помнит. Каждый год было так же и всегда начиналось одинаково — страхом перед скворцами.

И всякий год, похожий на предыдущий, мы постигаем колдовскую власть труда. Двери винных погребов распахиваются настежь, распространяя вокруг ошеломляющий аромат, а виноградники день ото дня меняют свою окраску. Не сосчитать плодов на каждой грозди, и никакому живописцу не запечатлеть их бархатные оттенки. Все надо видеть самому, осязать, чтобы поверить и обрести покорность, понять суть преображения и всю остальную часть года пытаться выразить ее словами, сделать ее очевидной для самого себя и для других не только словами, но и самыми обыкновенными поступками, выразить радостью, молчанием и рукопожатием, выразить в страстном желании, в каждом своем шаге. Потому что дело тут не только в вине, как и ночью главное — не темнота, а днем — не одно лишь солнце.

Кто выпьет много вина, никогда не станет виноделом. Он ничего не понял, хотя поет и смеется.