«Чего изволите?» или Похождения литературного негодяя - [4]

Шрифт
Интервал

Долго прикидывает Очумелов. То распаляется и в гневе готов сурово наказать несчастного владельца: «Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям!.. Ты, Хрюкин, пострадал, и дела этого так не оставляй… Нужно проучить! Пора…» То умиляется и вместо политических угроз добропорядочно заискивает: «Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь… Шустрая такая… Цап этого за палец! Ха-ха-ха…»

И бросает беднягу то в жар («Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас, как жарко! Должно полагать, перед дождем…»), то в холод («Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то ветром подуло… Знобит…»), когда он силится угадать, откуда и каких ждать последствий. Наконец дело благополучно разрешается (не в пользу пострадавшего), и Очумелов с чувством честно исполненного долга, «запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади».

На наших глазах произошло чудо хамелеонства: человек несколько раз подряд решительно переменил свое мнение, лишь бы потрафить власть имущим. Скажете, мелочь, житейский анекдот, каких множество рассыпано по ранним рассказам Чехова? Ну, это как посмотреть! Если припомнить кое-каких персонажей русской литературы прошлого века да сравнить, то окажется, что не так уж прост этот Очумелов, хоть и полицейский надзиратель. Целый характер с богатой родословной, уходящей в толщу литературного времени!

Не верите? Напрасно! В литературе, как и в жизни, день минувший, нынешний и завтрашний связаны незримыми, но крепкими нитями, а древо будущего опирается на корни прошедшего. Классика густо населена всевозможными родственниками и добрыми знакомцами, богата сквозными событиями, вбирающими характерные черты времени и неотступно тревожащими писательские умы. В ней есть «вечные вопросы», «бродячие сюжеты», «вечные образы», в которых сосредоточены коренные свойства человеческого бытия и которые на каждом историческом витке вновь и вновь притягивают к себе писателей и читателей. На школьной скамье мы привыкаем к ним и как-то забываем, что это и есть те самые «типические характеры в типических обстоятельствах», в которых заключена правда истории и без которых литература не была бы учебником жизни.

Возьмите (раз уж разговор зашел об Очумелове) нашу классику XIX столетия. «Лишние люди» — и память подсказывает имена Онегина, Чацкого, Печорина, Бельтова, Рудина, Обломова… «Маленький человек» — и вы без труда назовете героев Пушкина, Гоголя, Достоевского, Чехова… «Новые люди» — и придут на ум Лаврецкий, Базаров, Инсаров, Рахметов… Зайдет речь о характере русской женщины — вспомнятся героини Пушкина, Некрасова, Тургенева, Достоевского, Гончарова, Льва Толстого… Не забудьте чиновников и купцов — множество их типов и типчиков вывело перо Гоголя и Островского, Салтыкова-Щедрина и Помяловского, Писемского и Успенского, Лескова и Чехова…

Нет, даже не перечислить всех, кто заполнил величественный и многоликий мир русской классики, полный напряженных исканий истины, надежд и разочарований в сущем, веры в человека. Мир, пронизанный вечными вопросами о добре, правде, красоте. Мир, очищавший и обновлявший входящих в него читателей и готовивший их к новой жизни, ожиданием которой напитана наша литература прошлого века.

Неужели, спросите вы, в нем нашлось постоянное место семейству хамелеонов? Увы, да. Оно — из самых многочисленных и стойких, переживших различные исторические и литературные перемены, Да и полицейский надзиратель — далеко не последний в роду, который благополучно перетерпел революционные потрясения и пустил новые корни, о чем речь впереди.

Так кто же они, эти долгожители? В чем смысл их существования? Каковы взгляды, пристрастия, мысли, чувства этих людей?

Что держит их на плаву истории, как они выживают? С кем они и против кого?

Отвечать на эти вопросы гораздо труднее, чем может показаться на первый взгляд. Легко говорить определенно о людях, у которых есть что-то свое, собственное, характерное, отличающее их от других. А у наших «литературных негодяев» своего-то как раз и не найти — одна благонамеренная пустота. «Это люди подражательные», «у них ничего нет за душой» — таково мнение чуткого к жизненным явлениям писателя Н. Г. Помяловского, автора знаменитых «Очерков бурсы». Вот как он определил их суть в повести «Молотов»:

«Поживши с угрюмым человеком, Касимов совсем отвык от улыбки; с рыцарями — он рыцарь, с франтами — франт, среди ученых корчит глубокомысленную рожу. Однажды он вздумал идти в монахи, потому что наслушался какого-то старика о развращении рода человеческого; а через месяц он уже был отчаянным франтом. Заклятый ненавистник брака, пока холост, а женится — попадет под башмак жены. Человек с небольшим характером и какой-нибудь оригинальной выправкой может заставить их сапоги себе чистить. Противно смотреть на них, так они и льнут в глаза и точно в губы поцеловать хотят. Словом, народ сопливый. Он всегда находится под влиянием последней прочитанной статейки… и ничего нигде не понимает, всегда с чужого голоса поет».


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.