Чеченская рапсодия - [51]

Сотник, как в битве с наполеоновскими драгунами, заставил кабардинца отскочить назад, выхватив из-за спины пистолет, он всадил пулю в ближайшего противника и тут же, не давая противникам опомниться, метнул кинжал в грудь другому джигиту. Горцы закричали от ярости и страха, они оторопели от невиданных ими доселе приемов.

— Убить казака, — перекрывая шум битвы, крикнул Шамиль. — Зарубить неверного, иначе я сам расправлюсь с вами.

Горцы вновь бросили коней вперед и получили сокрушительный отпор. Савелий перехватил сразу двух стражников, нескольких связал боем богатырь Федул, не отставали от них Гонтарь и Черноус. Видно было, что несмотря на показное высокомерие, лучшим бойцам Шамиля далеко до прошедших крым и рым казаков, бравших штурмом не один европейский город, в том числе и столицу Европы Париж.

Показав, что намеревается схлестнуться с одним из джигитов, сотник завалился набок и, почти выпадая из седла, дотянулся концом клинка до его соседа. Первый джигит с разинутым ртом будто прирос к спине своей лошади, тем самым подписав себе смертный приговор. Дарган рванул коня за уздечку, принудив его прыгнуть на противника, и коротким замахом шашки срубил тому голову вместе с папахой. Рослые охранники имама попятились, они окружили Шамиля плотной толпой, оттесняя его с площади в проход между саклями. Он и сам понял, что битва за крепость проиграна, к тому же с улицы на замкнутый со всех сторон квадрат площади уже врывалась лава лихих гусар во главе с полковником.

— Шакалы, грязные свиньи, — прорычал Шамиль. — Придет время, и я посажу вас всех на кол. Я покажу, где ваше место…

Тем временем Петрашка упорно продирался к Мусе. Муки и унижения, перенесенные в подвале крепостной башни, не позволяли ему смириться с тем, что кровник все еще жив. Его шашка наворачивала знаменитый даргановский круг, младший сын сотника не помнил, когда научился владеть клинком, скорее всего, это умение пришло само, вместе с кровью предков, но в его душе горело одно желание — насладиться видом поверженного врага. Он видел, что Панкрат подбирается к главарю абреков с противоположного бока, приметил и то, что горцы стянули к тому месту больше сил, потому что Муса пристроился рядом с самим имамом Шамилем, застывшим каменной статуей. Именно там дрались лучшие воины, а ему преграждал путь сброд из равнинных кавказцев. Карачаевцы, черкесы, балкарцы успели привыкнуть к русскому присутствию на территориях их проживания, они воевали не именно против русских, а за мусульманскую веру вообще, которую у них якобы собирались отобрать.

Но дело было в том, что русские цари на веру не обращали никакого внимания, для них важнее было подмять под себя новую непокоренную еще нацию и присоединить ее к российским просторам для того, чтобы купцам стало вольготнее сбывать свои товары. Этих тонкостей ни Петрашка, ни другие казаки, ни тем более горцы, не знали. Первые дрались за веру, царя и отечество, а последние только за веру и родные горы.

Младший из братьев Даргановых желал смыть испытанный им позор, достать кровника. Он заметил, что группой черкесов заправляет злой даргинец, выдернул из-за спины пистолет и пустил пулю ему в грудь. Кавказцы ослабили напор, сбившись в кучу, они закрутили головами, выискивая лазейку для бегства. А Петрашка уже заносил клинок над головой следующего врага, им оказался аварец, соплеменник Шамиля. На солнце мягким светом заиграли отделанные серебром уздечка его скакуна, наборный ремешок и ножны кинжала. На голове горца красовалась папаха из меха годовалого барашка каракулевой породы, которую охватывала зеленая лента. Лакцы, аварцы, даргинцы, лезгины, кумыки, ногаи, множество других маленьких народов, составлявших единый Дагестан, как и чеченцы, были самыми ярыми последователями ислама и непримиримыми врагами русских. Петрашка помнил это с младенческих лет, поэтому на его лице отражалось бешенство, когда он придвинул знаменитый даргановский круг впритык к всаднику. Но аварец умел джигитовать саблей не хуже, стальные веера сшиблись в воздухе, издав булатный звон, оружие скользнуло друг по другу, сцепилось рукоятками и снова взмыло вверх. Каждый из бойцов нащупывал щель в обороне противника, через которую можно было бы нанести смертельный удар. Сверкнув концами лезвий, клинки вновь высекли тучу искр и сошлись посередине, проверяя друг друга на прочность. Можно было твердо сказать, что у оружия был один мастер — Гурда. Аварец ощерился в презрительной усмешке, он понимал, что сил у молодого казака надолго не хватит — слишком размашистыми были его движения и непомерно велико желание убить противника.

Опытный джигит знал, что желание должно совпадать с возможностями, тогда результат не заставит себя ждать. Ко всему, тыл юнца оставался не прикрытым, срубить его не составляло труда. Каким-то восьмым чувством догадывался об этом и Петрашка, стремившийся упредить выпады аварца дерзкими наскоками. Смерть опалила его жгучим дыханием, казак понял, что если не предпринять что-либо из ряда выходящее, то жизнь его закончится в этом поединке. А джигит играл с ним как матерый кот с мышонком, он то открывался, то вдруг выпускал саблю из рук, умудряясь поймать ее у самой земли, словно забыв обо всем, бросался на казака очертя голову, но в последний момент легко успевал увернуться от его оружия. По спине Петрашки потекли ручейки пота, в руках появилась слабость. Если бы не упертость, впитанная с молоком матери, он бы давно завернул коня прочь.