Че Гевара - [87]

24-го в Праге Че отвечает на приветственную речь президента Антонина Новотны пламенной фразой:

— Успех Кубы послужит открытием для других народов, которые мощно войдут туда, чтобы осуществить путь, подобный нашему.

После участия в телепередаче 27-го, 31-го он начинает дискуссию с ведущими чиновниками, прибывшими в чешскую столицу встретиться с ним, о советской экономике и торговле. В интервью, данном корреспонденту Дейли Уокер, он утверждает, что военная база Гуантанамо[26] представляет опасность для Кубы. Затем отъезд в Москву, где 7 ноября он встречен овациями на Красной площади во время празднования 43-й годовщины Октябрьской революции. Затем все время в оливково-зеленой форме он присутствует на приеме в Кремле и обменивается простыми и откровенными словами с Никитой Хрущевым о необходимости помощи Кубе как экономической, так и военной. 11-го он будет беседовать с Анастасом Микояном во время обеда у своего посла, который является никем другим, как Шомоном.

17-го он покидает Москву, направляясь в Пекин. Кубинская пресса не колеблясь сообщает, что миллионы людей ждут его там, несмотря на табу, которое окружает Китай на Кубе в то время из-за напряженности между ним и СССР. Кастровская Гавана слишком связана с Москвой, чтобы на глазах у нее позволить себе галантные экивоки, как бы восхваляя то, что затрагивает его соседа, хотя бы тоже красного.

Однажды утром в час завтрака за команданте приходит машина. Он едет один. Дирекция запретного города — в частном крыле дворца Сонг Нан Хай, где у Мао апартаменты, в части, называемой библиотекой. Эрнесто приглашают подождать в огромном салоне. 10 часов, когда большой красный занавес открывается, и пораженный Че видит с другой стороны стеклянной двери Мао, пьющего чай. Он приветствует Че медленным кивком головы, на который приглашенный отвечает таким же образом, затем занавес закрывается, как в театре. Че в свою очередь пьет чай с генералом, прежде чем вернуться к своим, кому он рассказывает о своем приключении.

Вечером после ужина он возвращается в запретный город. На этот раз он принят самим Мао, окруженным членами своего правительства, для беседы, которая длится более трех часов. Эти часы останутся среди самых сильных и самых знаменательных в его жизни. Престиж китайского лидера был всегда велик в его глазах: в Буэнос-Айресе, когда он писал в Такле, он делал «китайской» свою подпись, переделывая маленького поросенка Чанчо в Чанг-Чо. Он называл Ильдиту «моя маленькая Мао», и во время вторжения его отряд прозвали «Лос Мао-Мао», что не было для него неприятным.

Имеет место вторая встреча с Мао, Чжоу Эньаем, Лин Бяо, на которой с кубинской стороны присутствуют кроме Че Эктор Родригес, теперешний президент Национального банка, и команданте Эдди Суньоль. На ней говорят об оружии, о политических связях с СССР, о позиции Китая в Африке. Мао подтверждает, что он готов помочь борьбе Патриса Лумумбы в Конго, отправив ему оружие, и Эрнесто уйдет убежденный, что марксизм-ленинизм более правильно понимают в Китае, чем в СССР.

На обеде, который Мао дает для Че, третий и последний раз, когда он встречается с ним, Че испытывает сильное удивление. Появляется огромная личность, с куском ткани на торсе вместо одежды, держа на поводке маленькую обезьянку, прыгающую в разные стороны. Вдруг резким движением колосс хватает животное и мечом раскраивает ему голову, чтобы подать мозг почетному гостю. Традиция обязывает. Че выполняет все молча, но по возвращении в отель он скажет своим людям, с каким удовольствием он посчитался бы с Великим Китайцем. Зато ни слова о гастрономическом качестве местного деликатеса.

После поездки в глубь страны и визита в Шанхай, но из-за нехватки времени Че не посещает Великую стену, о чем он очень сожалеет, — 1 декабря он подписывает экономический договор. Затем отправляется в Пхеньян, где встречается с Ким Ир Сеном, Первым корейцем, и подписывает два договора, торговый и научный.

9-го он возвращается в Москву, чтобы вести экономические переговоры в СССР, основное блюдо этого путешествия. 13-го он едет в Берлин, до того, как там была воздвигнута стена, и принят там министром внешней торговли. Возвращается в Москву, чтобы парафировать 20-го договор, по которому СССР купит 2 миллиона 700 тыс. тонн сахара в случае, если Соединенные Штаты осуществят свою угрозу не импортировать свою обычную квоту. 19-го — последняя встреча с Никитой Хрущевым и 23-го возвращение на Кубу, чтобы объявить, что Германия вложит десять миллионов долларов в нефтяные изыскания и остров продает сахар Корее и Вьетнаму.

Его экономические обязанности не могут заставить замолчать в нем теоретика. В это время он высказывает свои идеи о Кубинской революции:

«Говоря конкретно об этой Революции, мы должны подчеркнуть, что ее основные действующие лица не были теоретиками, но что они все же не игнорировали великие социальные феномены и содержание законов, которые ими управляют (…).

Когда нас спрашивают, марксисты мы или нет, наша позиция такая, какой она была бы у физика, если бы у него спросили, ньютоновец ли он, или у биолога — не пастеровец ли он. Есть истины, которые так прочны в сознании народов, что об этом нет необходимости спорить. Нужно быть марксистом с такой же естественностью, как ньютоновцем в физике или пастеровцем в биологии, полагая, что если новые факты определят новые концепции, тем не менее никогда не оставят в стороне прошлое. Таков, например, случай с эйнштейновской теорией относительности или даже с квантовой теорией Планка по отношению к открытиям Ньютона. Они не отнимают ничего у величия английского ученого. Благодаря Ньютону физика смогла развиться до достижения новых концепций пространства. Английский ученый был необходимым звеном.