Чайльд Гарольд - [14]

И карнавал царит, сливая с блеском шум.

LXXIX.

Хоть стал мечетью храм святой Софии

И Магомет святыни осквернил,

Стамбул, столица древней Византии,[121]

Веселья полн. Былое грек забыл

(Опять я грусти полн). Хоть никогда я

Такого оживленья не видал,

Как на Босфоре, все ж веселье края

Мне напускным казалось: слух лаская,

Былой свободы гимн там больше не звучал.

LXXX.

Как берег оживлен толпой шумливой!

Не умолкая, песни там звучат.

Ударам весел вторят их мотивы

И раздаются с плеском моря в лад.

Царицы волн сияет отблеск нежный;

Когда ж, скользя чуть слышно по волнам,

Рябит морскую гладь зефир прибрежный, —

Дробится лунный свет в волне мятежной,

Которая его уносит к берегам.

LXXXI.

Скользят по волнам лодки; пляшут девы

На берегу; отрадна и легка

Такая ночь. Как страстны их напевы!

Горят их очи; руку жмет рука…

В дни юности, в венки сплетая розы,

Любовь живит и сладко греет нас;

Ни циник, ни философ с силой грезы

Борьбу вести не могут; сушит слезы

И может нас с судьбой мирить блаженства час.

LXXXII.

Не все, однако ж, общим оживленьем

Довольны. Грусть на лицах их видна;

Не их ли бесполезным сожаленьям

Уныло вторит ропотом волна?

Им больно, что веселию объятья

Открыли греки; радости печать

На лицах граждан будит их проклятья;

Тоской убиты, праздничное платье

Хотели бы они на саван променять.

LXXXIII.

Так мыслит верный сын родного края

(А много ль их в Элладе мы начтем?)

Не станет патриот, к войне взывая,

Мечтать о мире, ползая рабом;

И, меч сменив на плуг, не станет шею

Под игом гнуть. Всех меньше любит тот

Отчизну, кто обласкан больше ею.

Вы жалки, греки! Славою своею

Вас длинный предков ряд позорит и гнетет.

LXXXIV.

Когда Эпаминонд родится новый,

Когда спартанцы встанут из могил,

Когда Афин блеснет венок лавровый

И граждан, полных доблести и сил,

Гречанки вскормят вновь, – тогда Эллада,

Но лишь тогда, воскреснет. Над страной,

Чтоб дать ей мощь, векам промчаться надо;

Ее ж мгновенье губит. Лишь плеяда

Столетий верх берет над гневною судьбой.

LXXXV.

А все прекрасна ты, хоть горем смята,

Страна богов и равных им мужей!

Ты зеленью роскошною богата;

Снег гор твоих от солнечных лучей

Не тает;[122] ты – любимица природы;

Но алтари и храмы прежних лет

Разрушены: их в прах повергли годы.

Так гибнет то, что создают народы;

Века лишь доблести стереть не могут след.

LXXXVI.

Кой-где стоит колонна одиноко;[123]

Она судьбу своих сестер клянет;

Минервы храм, что пал по воле рока,

С Колоннских скал глядится в лоне вод.

На всем здесь отпечаток разрушенья;

Вот перед вами ряд могильных плит,

Что от веков спаслись, – не от забвенья.

Порою иностранец, полн волненья,

Оглядывая их, как я, им вздох дарит.

LXXXVII.

А все здесь небо сине; блещут нивы;

Дубравы негой полны; воздух чист;

Как в дни Минервы, зреют здесь оливы,

И пчел Гимета сладкий мед душист;

Уныл и дик, как прежде, вид ущелий,

Но Феб поля лучами золотит,

И белоснежен мрамор гор Мендели;

Искусство, воля, слава отлетели,

Природа лишь одна не изменила вид.

LXXXVIII.

В Элладе все светло и величаво,

И сказки муз для нас не сказки там,

Где каждый камень дышит прежней славой

И весть о ней передает векам.

Поля сражений, горы и долины

Смеются над теченьем грозных лет,

Что превращают храмины в руины;

Прошли века, разрушены Афины,

А Марафонский дол дивит, как прежде, свет.

LXXXIX.

Все тот же он, лишь пахарь изменился:

В ту землю он рабом вонзает плуг;

Как в дни былые, с нею лавр сроднился;

Ее, как встарь, лучами греет юг;

Но иностранца стала достоянье

Земля, где перед греками главу

Склонили персы; живы те преданья!

При слове: Марафон – воспоминанья[124]

Нам представляют тень былого наяву.

ХС.

Войска схватились; длится бой кровавый;

Мидянин лук бросает и колчан,

За ним несется грек, покрытый славой,

И смерть за ним летит, как ураган.

Какой трофей оставили нам годы

В стране, где слезы Азия лила,

Где озарил Элладу блеск свободы?

Немых гробниц разрушенные своды,

Обломки урн, – вот все, что лет скрывала мгла.

XCI.

А все ж весь мир святые чтит преданья;

Страну побед и песен как забыть?

Все ветра ионийского дыханье

К ней пилигримов будет приводить.

Рассказы о величии Эллады

И юноши, и старца тешат слух;

Священным песням Музы и Паллады

Мудрец внимает с светлою отрадой,

Они ж, даря восторг, певца возносят дух.

ХСІІ.

Кто счастлив, кто любим в отчизне дальней,

Пусть рвется к ней; но тот, чья ноет грудь,

Кто одинок и думой смят печальной,

Тот в Грецию направить должен путь:

Унынью вторят грустные картины,

Что путник каждый миг встречает там;

Страдальцу милы мрачные руины,

Не вспомнит он о родине с кручиной,

Глядя на Марафон иль на Дельфийский храм.

XCIII.

На этот край священный бросим взгляды,

Но пощадим остатки прежних дней;

И так он был ограблен без пощады, —

Не оскверним забытых алтарей!

Мы чтить должны, что было прежде чтимо,

Чтоб темного не наложить пятна

На родину. Пройдем со вздохом мимо

И пусть в стране, где с детства все любимо,

Проходит наша жизнь, и чар, и грез полна.

ХСІV.

И я, в часы досуга песню эту

Сложивший, буду скоро позабыт!

Без боя уступаю лавр поэту,

Что голос мой победно заглушит.

Когда судьба нещадною рукою

Сгубила тех, чьих жаждал я похвал,

Меня не тронешь лаской иль хулою,

Ухаживать зачем мне за толпою,

Когда, осиротев, я одиноким стал?