Чайковский - [14]

Высоко и напряженно, словно предвещая беду, звучали резкие возгласы неумолимых труб. Гулкие удары литавр, прерываемые звенящим тембром тромбонов, казались эхом страшного несчастья. С удивительно светлым и печальным чувством вели чудесную мелодию скрипки, волнами вознося ее к небу. Что это за музыка? Кто ее создал? Нет, раньше он ее никогда и нигде не слышал… Она зазвучала в нем только сейчас, когда по-настоящему глубокие страдания выплеснули ее как итог его переживаний. Первые трагические музыкальные образы сохранились глубоко в душе четырнадцатилетнего юноши, множились с годами и в дальнейшем стали все более влиять и определять содержание творчества композитора.

Наступила трудная пора, когда мечты о будущем, связанном, как казалось Пете, только с музыкой, уступили место нелегким раздумьям — хватит ли сил и таланта для осуществления этой мечты. А тяга к прекрасному, полному волшебных образов и мелодий искусству не ослабевала, хотя течение жизни не располагало к осуществлению сокровенного желания.

Занятия в Училище правоведения продолжались все с той же монотонностью: изучение многочисленных наук, в том числе древних и новых языков, греческого и римского права, Закона Божьего, постижение секретов военно-строевой дисциплины. Он добросовестно и старательно выполнял учебные задания, а когда требовалось, надевал правоведческую треуголку и вполне «добропорядочно маршировал».

Если же выдавались свободные минуты, его чаще всего видели в музыкальной комнате, где он, отдаваясь своим мыслям, негромко импровизировал на фортепиано. В такие мгновения, отрешенно глядя куда-то в пустоту, он уносился в мечтах далеко-далеко… Если же кто-нибудь, случайно услышав его музыкальные фантазии, просил продолжить их, то юный любитель музыки бывал очень недоволен и сразу замыкался в себе.

Эта страсть к общению с инструментом, стремление к самовыражению через фортепианные импровизации совпала у него с возникшей страстью к курению. Не удивительно, что к числу курильщиков принадлежали самые отчаянные головы в училище. Но среди них оказался и «тихоня» Чайковский. Действительно, надо было обладать настоящей смелостью, чтобы при строжайшем надзоре решиться войти в клан курильщиков. И хотя этим он снискал уважение «смельчаков», но риск быть наказанным постоянно витал над ним. А кара за строжайше запрещенное в стенах училища курение была жестокой и немедленной. Помимо унизительного наказания — долговременного «стояния у колонны» — учащихся-курильщиков ждало трехдневное сидение в карцере и даже публичная «казнь» — порка, чему был свидетелем и сам юный правовед, которому однажды пришлось присутствовать при подобной экзекуции над своим товарищем.

Однако не только Петя Чайковский, с его остротой восприятия и особой впечатлительностью, испытывал па себе гнет фельдфебельских методов воспитания. Все его сверстники, а их было более тридцати в XX выпуске училища, в той или иной мере ощутили тяготы учения, походившего порой на солдатскую службу. При этом много времени уделялось преподаванию Закона Божьего, требующего любви к ближнему и умения прощать.

Толкователем Священной истории Ветхого и Нового завета, законоучителем в младших классах и профессором церковного права, логики и психологии в старших был протоиерей отец Михаил Богословский. Его фанатичная религиозность и неумолимая строгость в соблюдении всех церковных обрядов заставляла учащихся уважать и побаиваться этого ревнителя православия.

— Как живет теперь молодой человек? Что он делает? — вопрошал с кафедры одетый в мятую рясу отец Михаил. И тут же с драматическим пафосом отвечал своим притихшим чадам: — Страшно смотреть. По субботам и канунам праздников разве идет добровольно в церковь отстоять всенощное бдение? Нет! — гремел рассерженно голос. — Всунув чертову кадильницу в зубы (здесь, поскольку имелась в виду папироса, Петя опускал глаза в пол), он на бенефис к Рахили спешит!

Употребляя ветхозаветную форму имени, протоиерей называл Рахилью знаменитую французскую актрису театра «Комеди Франсэз» Рашель. В устах отца Михаила это имя явилось нарицательным для актрисы и уничижительно звучало презрением и ненавистью. К театру же он испытывал особую ненависть, называя представления «бесовскими радениями», а танцы — «потехой дьявола». И все-таки он оставил о себе хорошую память ярким красноречием, чинностью и благолепием церковных служб, которые он отправлял величаво и искренне. Другие педагоги, за исключением руководителя музыкально-хоровыми занятиями, не обладали и этими качествами.

Регентом хора Училища правоведения был знаменитый хоровой капельмейстер Г. Я. Ломакин. Здесь юным правоведам безусловно повезло. Это ему сказал великий Глинка после одного из концертов его воспитанников: «…нигде в хоре я не слыхал такой стройности… Вы первый человек, Гавриил Якимович, который довел детей до такой верности и твердости».

Крестьянский сын, бывший крепостной, будучи человеком низкого, «подлого» происхождения, Ломакин — хоровой капельмейстер милостью божьей — обладал поистине непререкаемым авторитетом благодаря своему огромному таланту и бесконечному трудолюбию. К середине XIX века он получил признание как крупнейший хоровой деятель своего времени, выдающийся педагог, композитор и аранжировщик, музыкальный исследователь, автор первых русских учебников по хоровому пению. И когда его крепкая, коренастая фигура появлялась в дверях Белого зала, где проходили спевки, когда он требовательным и проницательным взглядом смотрел на своих воспитанников, они замирали, понимая, что перед ними не случайный, обыкновенный регент хора, а человек выдающегося дарования, удивительный мастер и знаток своего дела.