Чайковский - [9]

 — Может, и так

 — Так оно и есть. Теперь у меня к тебе есть просьба. Любишь ли ты хмельное?

 — Употребляю из политики, как следует человеку, а не то, чтоб великий был охотник.

 — Так после чарки, другой, десятой, не порывает ли тебя прогулять все, дочиста, до нитки, не тянет ли даже душу заложить?..

 — Такой оказии не бывало.

 — Ну, ладно! Спрячь, пожалуйста, вот эти пять дукатов и не отдавай мне, как бы я ни просил, как бы ни приказывал, что бы ни делал — не отдавай до Сечи, а с остальными я управлюсь.

 — Пожалуй А те все прокутишь?

 — Прокучу!. Да и на беса ли они мне? В Сечи все общее, что твое, то мое, такое уже братство, все общее, кроме коня и оружия, это уже связано с душою, как чубук с трубкою — его не разрознишь. Я бы и пяти дукатов не оставил, да знаешь, нужно поклониться куренному и кошевому, не будь этого, все пустил бы на волю. После чарки у меня так вот и загорится в глазах, хочется музыки, песней, грому, распахнется казацкая душа, гуляй!.. А тут, верно, за грехи мои, явится чертенок и сядет на носу… ей-богу, вот так-таки и сядет верхом, как на кобылу, и вижу, да не могу снять, так и ездит, так и вертится и шепчет: «Давай, Никита, денег на водку». Чуть замешкаешь или второпях не отыщешь скоро кармана, так ущипнет, проклятый, за кончик носа, что слезы градом побегут, а сам оборотится ко мне и язык показывает. Вот какая оказия! Порой не вытерпишь, дашь ему щелчка, кажись пропал, только на носу затуманится; прошел туман — опять сидит проклятая тварь и щиплет за нос!..

 — Где же будешь кутить, брате Никита?

 — Опять спрашиваешь по-бабьи! Ох, мне эти белоручки-гетманцы!.. Казак не без доли. Садись, поедем.

 Казаки поехали крупною рысью. Скоро Никита начал оглядываться по сторонам, приложил кулак к правому глазу, долго всматривался вдаль и закричал;

 — Так и есть, вот близко. Берег, Алексею!

 — Где?

 — Разве ты не видишь впереди ничего?

 — Ничего, кроме птицы.

 — Вот эта птица, что летает, и есть берег.

 — Мало ли мы видели птиц!

 — Птица птице рознь: это ворона, вот что хорошо…

 — Ворона — птица так себе.

 — Оттого и хорошо, что так себе; ворона — дурак; вольный Кречет, словно казак, быстро летает по дикой степи, а ворона мужиком дело, трется около жилья; увидел ворону — и жилье близко… Скачи за мной…

 Через полчаса казаки прискакали на край крутого оврага, подле его глубоко, чуть приметною тесемкою вился по песчаному дну маленький ручеек; по сторонам громоздились, торчали огромные серые скалы; в расселинах лепился терновник, шиповник и выбегал прямыми зелеными побегами гордовый кустарник, очень известный на юге по своим крепким, бархатистым чубукам Внизу молодая девушка, сидя на камне у берега ручья, мыла ноги.

 — Вот и Варкина балка (Варварин овраг), — сказал Никита, — тут ее и зимовник.

 Девушка быстро запрокинула назад голову, взглянула вверх, вскрикнула и исчезла.

 — Экая проворная Татьяна! — проворчал Никита. — Это племянница Варки, веселая девушка!

 — А Варка кто?

 — Варка вдова нашего казака, по смерти мужа держит шинок тут неподалеку от Сечи. Духу мужского нет здесь, все бабы — она да ее племянницы; а живет хорошо, все деньги наши сиромы (безродные, холостяки) тут оставляют. Тут пьют, тут гуляют, тут… А вот она сама.

 В это время шагах в двадцати из-за скалы показалась женщина лет сорока; волосы ее были убраны под казацкую шапочку-кабардинку; лицо и шея смуглые, загорелые, над темными сверкавшими глазами черною скобкою лежали густые сросшиеся брови; за поясом у нее была пара пистолетов и татарский нож, в руках турецкая винтовка. Уставя дуло винтовки против казаков, она грозно спросила: «По воле или по неволе?»

 — Вот так лучше! — отвечал захохотав Никита. — Известно, по воле! И своих не узнала. Варка Ивановна.

 — Тьфу вас к черту! — сказала Варка, опуская винтовку. — Напугали меня. Думала нивесть кто, так принарядился Никита Прихвостень! Откуда, коли по воле?

 — Пшеницу пололи.

 — Доброе дело! А куколя много?

 — Есть, небого! — отвечал Никита, побрякивая в кармане дукатами. — Пока с собою носим.

 — Милости просим! Отваливайте же камень… А это новитний (новичок)?

 — Еще теленок, а будет волком.

 Казаки отвалили камень, и им представилась узкая тропинка, по которой с трудом сошли они и свели лошадей. Лошадей спрятали под навес скалы, а сами отправились в шинок.

 Шинок был вроде грота или землянки; он состоял из большой комнаты и двух маленьких по сторонам; маленькие были спальни хозяйки и трех ее племянниц, а большая служила сборным местом для казачьих оргий. Вокруг, под стенами, стояли лавки и столы, в углу бочка пенника, на которой часто, сидя верхом, засыпал какой-нибудь характерник; над нею, в нише, стояли бутылки с разными настойками, ковши, стаканы, на стенах висели сабли, ружья и пистолеты.

 Угрюмый Никита вовсе переменился, войдя в этот чудный шинок, где уже ожидала их Варка с бутылкою и чаркою в руках; три девушки, очень недурные, сидя у окна, что-то шили.

 Сонце низенько, вечір близенько,

 Прийди до мене, моє серденько! —

весело пропел Никита, принимая чарку; выпил, разгладил усы и, обратись к девушкам, сказал:

 — Здравствуйте, мои перепелочки! Живи, здоровы? Ждали в гости доброго казака?