Чайки садятся на воду - [16]

…К судну нам удалось подойти хорошо, — на откатывающейся волне катер легко привалился к борту парохода и тут же, скрежеща корпусом о борт судна, пополз вверх — из-под днища корабля выкатывалась новая волна; она-то и возносила наш катер. С мостика загремел усиленный мощным динамиком голос капитана:

— Застропить катер, и всем людям по штормтрапу подняться на борт судна!

В суматохе мы позабыли выбросить вдоль борта мягкие кранцы, и теперь катер полз вверх, обдирая краску с железных листов обшивки корабля. Исправлять ошибку было уже некогда.

Матросы изловчились поймать спущенные стропы, набросили и закрепили их на специальных крючках в катере и один по одному вскарабкались по штормтрапу на палубу «Липецка».

Я оставался на палубе катера один. Волны мерно вздымали и опускали его у борта судна и временами тяжко стукали об обшивку парохода. Медлить было нельзя. Я делал отчаянные знаки и орал истошным голосом: «Вира!» Но никто не слышал моих команд. Все ждали, чтобы я тоже покинул катер. А я не мог. Ведь внутри, в кубрике, были заперты две женщины! С мостика опять загремел голос капитана:

— В чем дело там, на катере? Почему не идете на борт?

Как я мог покинуть катер, когда в кубрике оставались люди? Но капитан же этого не знает… И матросы с катера почему молчат там, на палубе? Почему не объяснят положение?

Я кричал, подавал знаки, чтобы поднимали катер вместе со мной, но капитан яростно пророкотал в микрофон:

— Немедленно наверх! Выполняйте приказание!

Я выбрался на палубу парохода. И в тот же момент загрохотала лебедка — катер начали поднимать наверх.

Я бросился к боцману.

— Боцман, там две женщины в кубрике остались. Поставь самых лучших лебедчиков.

Он тревожно взглянул на меня и тут же отдал распоряжение.

Мерно грохотали лебедки. Катер, оторвавшись от воды, медленно плыл вверх. Я стоял у борта и не отрываясь смотрел вниз, на катер. В тот момент я никого не видел и ничего не слышал. Только бы не оборвались стропы! Только бы выдержали! А судно раскачивалось с борта на борт, и в такт этой качке медленно плывущий наверх катер то отходил от борта парохода, то глухо стукался об него.

Когда днище катера поднялось над фальшбортом корабля, большая волна вдруг резко положила пароход на подветренный борт. Висящий в воздухе на стропах катер стремительно отлетел от парохода и замер на мгновение. Судно начало переваливаться на другой борт, и катер устремился к судну. Теперь он был словно маятник. Остановить его было невозможно, пока он не завершит свою гигантскую амплитуду. Сейчас он пролетит над палубой, перелетит на другой борт, и тогда… И тогда конец. Стропы не выдержат такой резкой перегрузки… А ведь там, в кубрике, люди, и это я запер их как в мышеловке, это по моей вине они сейчас погибнут.

Не отрывая взгляда от катера, я поднял руку:

— На лебедках! Внимание!

Надо было точно уловить тот единственный миг, когда можно будет подать команду «майна!». Мне нельзя было ошибиться.

Едва только нос катера вышел над фальшбортом корабля, я повернулся к лебедкам и рявкнул:

— Майна!

На «Липецке» всегда были хорошие лебедчики, отличные лебедчики. Открыв клапаны на полный ход, они не опустили, нет, они бросили катер вниз, и он, перелетев над люком трюма, с грохотом и треском бухнул на палубу, у противоположного борта.

Я вытер рукавом пот со лба. Руки у меня тряслись, меня знобило, и я ничего не видел, кроме этого брошенного на палубу катера. Я вдруг почувствовал неодолимую усталость во всем теле… Промедли лебедчики долю секунды, и катер не попал бы на палубу…

Привалившись к переборке, я тупо смотрел на катер, на матросов, что-то кричавших мне, и никак не мог понять, чего им от меня надо. Мне страшно хотелось опуститься прямо на палубу и уснуть.

Кто-то тронул меня за плечо, и я услышал знакомый, чуть хрипловатый голос:

— Закури, Акимыч. Здорово сработано.

Передо мной стоял боцман и протягивал мне раскуренную папиросу. Его всегда недовольные, колючие глаза сейчас смотрели на меня с непривычной добротой. Я жадно затянулся дымом.

— Иди отдохни, Акимыч. Теперь нам ясно, что тут надо делать. Не беспокойся, все будет в лучшем виде.

«Теперь нам ясно, что тут надо делать…» Милый мой боцман, старый ты скрипун! Я готов был расцеловать его небритое, грязное лицо. Да разве я не знаю, что тебе и раньше все было абсолютно ясно?

Медленно поплелся я в свою каюту. Мне стоило больших трудов добрести до нее. Ноги стали как чугунные и не слушались меня. Обессиленный, прямо в одежде я повалился на койку и лежал лицом к переборке в каком-то оцепенении.

В дверь громко постучали. Я не ответил.

В наступившей тишине послышался тихий плеск воды. «Вода… Откуда здесь вода?» — с трудом соображал я сквозь дремоту. Вдруг пальцам рук стало холодно. И я догадался, что вода выливается из моих сапог и, наверное, течет ручейком по одеялу. Но я даже не пошевелился.

Скрипнула дверь. Было слышно, как кто-то вошел в каюту. Я равнодушно ждал, что будет дальше. Мне было все равно. И вдруг послышалось робкое, испуганное:

— Сергей Акимович!

Я стремительно повернулся. В каюте стояла Тамара. Я стал поспешно застегивать пуговицы своей стеганой фуфайки и никак не мог застегнуть — деревянные пальцы никак не могли справиться с гладкими круглыми кусочками пластмассы.