Чайка - [57]

Временами Жуанита с чувством человека, отдирающего перевязку, чтобы взглянуть на рану, вспоминала прежнюю жизнь.

Счастливые дни на ранчо, прогулки по берегу, школьные годы в монастыре, смех и болтовня в длинных коридорах, темные часовни с мягким светом лампад перед статуями.

И потом – в один из дней каникул, когда весь мир благоухал яблоками и вянущими травами и когда теплый, но сильный ветер гнал воду через мостик Лос-Амигос, – незнакомый мужчина на ранчо…

О, если бы забыть о нем – хотя бы на несколько минут! Если бы избавиться от этого воспоминания, заслоняющего ей весь мир! Не слышать больше этого голоса, не то равнодушного, не то поддразнивающего, и все же умевшего звучать так душевно, так по-братски, и проникать в душу!

– О Кент, Кент, Кент! – шептала она одиноко среди ночи, освещенной огнями улицы. Если бы еще раз встретить его среди тысячи ненужных ей людей, которые ходят по улицам, увидеть, хотя бы потом боль и борьба с собой стали совсем нестерпимы! Услышать от него одно слово, хотя через мгновение ей придется снова начать забывать его!

«Суп – пятнадцать центов. С хлебом – двадцать» – читала Жуанита на покрытой жирными пятнами карточке. Завтраки не входили в «стол» у мисс Дюваль, и Жуанита завтракала в дешевых ресторанах. Иногда по субботам она разрешала себе кутеж: шоколад и булочку с кремом в булочной Мюллера. Кутеж этот обходился в 25 центов. Яйца и ветчина стоили шестьдесят, это было непостижимо. Жуанита улыбалась, вспоминая завтраки у Чэттертонов и ее частые отказы: «нет, сегодня я не хочу яиц, спасибо, Энгер!»

Голодной она, собственно, не бывала. Но то, что некоторые вещи были для нее теперь недоступны, возбуждало вожделение к ним. Жиденький суп, тонкий ломтик свинины или баранины, картофель или бобы, – вот ее неизменный обед. И она ела его не с меньшим удовольствием, чем когда-то – изумительную стряпню Лолы, но никогда не насыщалась им.

Она похудела. Черты ее лица стали как будто еще тоньше. Теплая прозрачность кожи еще заметнее.

Мисс Вильсон и добродушная толстуха Мэйбель Грин не раз уже спрашивали, что она делает, чтобы добиться такого цвета лица, и Жуанита, густо краснея, уверяла, что ничего.

Из разговоров, которые целый день велись вокруг нее, она узнала кое-что о жизни. Некоторые из этих разговоров вызывали в ней мучительный стыд. Грубые шутки, срывавшие завесу с того, что для этих девушек было самыми обычными вещами, и что до той поры как-то не привлекало ее внимания, делали жизнь низменнее в глазах Жуаниты. Мужчины казались грубыми животными, женщины – напудренными, накрашенными обманщицами; те и другие находили только забавным все самое святое в жизни.

Девушки смеялись над ее ужасом и пылающими щеками, но любили ее. Отчего было не любить такое безобидное существо? Мисс Вильсон даже сделала ее своей поверенной и ближайшей помощницей. Их столы теперь стояли рядом.

Но это было неприятно, так как мисс Лили рассчитывала, что Жуанита будет кривить душой, защищая интересы начальницы.

– Послушайте, я ухожу домой, когда Мэзон придет, скажите, что я не могла работать из-за ужасной головной боли, – неожиданно заявляла мисс Вильсон. – Один мой друг приехал из Лос-Анджелеса и хочет, чтобы я пошла с ним в кинематограф!

А иногда она посылала Жуаниту с пустячными поручениями, благодушно говоря:

– Вы можете не возвращаться, милочка. Свободный часок вам пригодится!

Все это, в той или другой форме, повторялось почти ежедневно и было очень неприятно Жуаните.

Она раздражалась, когда мисс Вильсон швыряла небрежно в ящик пачку ордеров или писем и уходила и в четыре часа «по случаю зубной боли», ведь последнее означало, что завтра придется оставаться вечером, чтобы наверстать упущенное, и все будут коситься на нее за это.

Как-то в июне мисс Лили поделилась с Жуанитой своим планом устроить себе два дня отдыха. В четверг вечером ее друзья уезжали в автомобиле за город. Если она, Лили, присоединится к ним, ока пропустит только пятницу и полдня субботы, так как в субботу они кончали работу рано. А в понедельник она вернется.

– Отпроситесь у мистера Мэзона, – посоветовала Жуанита.

Лили наклонилась к ней через стол:

– А я думаю, – сказала она шепотом, – что лучше сослаться на больные зубы. Муж моей сестры Лью Пилингтон – зубной врач. Я попрошу его позвонить Мэзону в пятницу и сказать, что он уложил меня в кровать на два дня, потому что мне удалили зуб и я чуть не умерла у него в кресле.

– А я бы просто отпросилась, – возразила Жуанита. – Ну, в худшем случае, откажут только.

Но Лили, как Жуанита и ожидала, покачала головой с видом умудренности и превосходства. А в пятницу, придя на работу, Жуанита узнала от сотрудниц, что у мисс Вильсон вырвали зуб и врач сказал, что ей надо неделю лежать, но она надеется в понедельник прийти в контору, если не умрет до тех пор.

Это утро было необычное.

Пришел глава фирмы Брюс Стерн («старый Брюси», как его называли за глаза), который является в отделы не чаще двух-трех раз в год. Этот восьмидесятилетний старик с глазами зоркими, как у рыси, быстро замечавшими любой беспорядок, был грозой всех служащих, и его визиты для некоторых имели неприятные последствия.