Чаячий Мост - [11]

— Что это?

— Бельт, — отозвался он машинально.

— Я спрашиваю о клейме.

— Не знаю, — Хальк положил бельт на стол, прямо на стопку рукописей и принялся закрывать окно. Непонятно, зачем — толку от этого не было никакого. Промозглая ноябрьская ночь понемногу просачивалась в дом.

— Брысь отсюда, — не оборачиваясь, велел Хальк Алисе. — Сейчас печку растоплю заново, не то простудишься. Возись с тобой потом…

— Можешь не возиться, — в спину ему сказала Алиса угрюмо, но он не услышал.

Алиса слышала, как он шуршит на кухне у печки, гремит заслонкой, выгребая пепел. Потом весело затрещали березовые щепки растопки, и через мгновение до Алисы долетело жадное гуденье огня. Звуки были отчетливые, но Алиса словно бы и не замечала их.

Она смотрела на стрелу.

Бельт лежал, зарывшись наконечником в ворох бумаг, приминая своей тяжестью тонкие страницы рукописи, и по листам, медленно сглатывая строчки текста, расплывалось багровое пятно. Внезапно и некстати Алисе вспомнилось: привезенные Сабиной хартии предваряла такая же, как и клеймо на бельте, печать.

— Сидишь тут и мерзнешь! — Хальк с охапкой поленьев встал в дверях. Алиса повернула к нему белое лицо со слепыми от ужаса глазами.

Он понял сразу. Разжал руки. Дрова с грохотом раскатились по половицам. Хальк подошел к столу и, натянув на ладонь рукав свитера, взял бельт. Вместе с бумагами.

— Рукописи оставь, — жалобно сказала Алиса.

— По-твоему, это — еще рукописи? — он показал ей расползающийся в пальцах лист.

— Что же с… — Алиса долго подбирала слово, — что же с… этим делать?

— Сжечь, — бросил Хальк резко.

— Я не позволю.

— Погляжу я на это… — проворчал Хальк и пошел из комнаты. Босиком, как была, Алиса кинулась за ним.

Она не успела на какую-то долю секунды. Хальк уже распахнул дверцу грубки и, быстро оглянувшись на возникшую на пороге Алису, швырнул и бельт, и рукопись в огонь.

— Не желаешь взглянуть? — предложил он Алисе через некоторое время и потеснился, чтобы ей было лучше видно.

Осторожно пробежав по холодным половицам, Алиса присела рядом с Хальком и заглянула ему через плечо.

Пламя было высоким и сильным, страницы корчились в нем, уже коричневые, с обуглившимися краями; трещали, мгновенно испаряясь, чернила, и бумага осыпалась пеплом. Когда от пухлой стопки ничего не осталось, Алиса увидела бельт. Языки пламени лизали его яростно и неостановимо, и, по всему, сталь должна была бы уже раскалиться добела. А бельт оставался черным. Алисе даже почудилось, что, коснись она сейчас рукой — и ощутит под пальцами грозный холод металла. Ее передернуло от необъяснимого ужаса и отвращения, а в следующее мгновение, когда Алиса вновь взглянула в огонь, там ничего не было.

Только пламя и пепел, искры и свист ветра в печной трубе.

— Я не останусь здесь ни минуты! Ни за что!

Она стояла у раскрытого комода, швыряя из выдвинутых до отказа ящиков на кровать все: бумаги, связки писем, дневники в кожаных черных переплетах. Свитки хрустели под каблуками Алисиных туфель.

Хальк, сидя в кресле, с грустной улыбкой наблюдал за этим разорением.

— Ночь на дворе…

— Домой!

Он нагнулся и поднял с пола выпавшую из дневника сухую гроздь акации. Поднес к губам. Шершавые, изжелта-белые соцветия еще хранили сладковатый запах. Но сейчас он показался Хальку отвратительным.

— Ты разве не дома?

— К себе домой, — уточнила Алиса безжалостно.

— Ты полагаешь, там менее опасно, чем здесь? Да тебя пристрелят, едва ты высунешь нос на улицу.

Алиса опустила руки. Стояла над ворохом белья и бумаг, кусая губы, чтобы не разреветься от ужаса и ощущения собственной беспомощности. Ей казалось, что на нее отовсюду, изучая, словно диковинного зверя, глядят чьи-то глаза. Она совершенно не понимала, как может Хальк оставаться таким спокойным и усмехаться лениво и выжидательно. На самом деле, ему тоже было не по себе, Алиса догадывалась об этом краем рассудка, как догадывалась она и о том, что если Хальк расслабится и позволит своему и ее страху выплеснуться наружу, Алиса сойдет с ума. Еще мгновение она глядела на него, потом передернула, точно от холода, плечами и заявила:

— Я иду спать. Но утром ноги моей в этом доме не будет.

Хальк лишь усмехнулся в ответ.

Он разбудил ее на рассвете, уже одетый по-дорожному. Затолкал в брюки и куртку, завернул в плащ, пониже надвинул капюшон. Ничего не соображая, Алиса сонно огрызалась и даже пробовала вырваться, но это оказалось не так-то просто. Хальк решительно и несильно встряхнул ее за плечи и, наклонясь к самому ее уху, ласковым шепотом напомнил вчерашнее. Алиса отшатнулась, зажимая костяшками пальцев рот, чтобы не закричать. До этих пор все то, что случилось накануне, казалось ей сном — и не больше.

— Ну что? — осведомился Хальк. — Опомнилась? Тогда пошли.

И протянул Алисе спрятанную в ножны дагу.

Город остался позади. Оглянувшись, Алиса в последний раз увидела за полоской ощетинившегося сухим татарником поля крыши его домов и башен, столбы дыма над печными трубами, острую иглу шпиля Серебряной башни… и ей мучительно захотелось назад. Она никогда, в общем-то, не испытывала к этому городу особой любви, он не был для нее ничем большим, нежели жизненное пространство. Но там, в излучине реки, которая отсюда, с высоты холма, казалась далекой серо-стальной лентой, стоял дом, в котором ей долгое время было хорошо и покойно. Она привыкла к тому, что стены его служат ей защитой, она привыкла к шороху яблоневых ветвей по крыше.