Чай и водка в истории России - [8]

После Октябрьской революции чай и водка в период гражданской войны оказались даже как бы на разных политических полюсах. На территории Советской России в Красной Армии изготовление и употребление алкогольных напитков, а особенно водки и самогона были строжайше запрещены. Спирт шёл только на строго медицинские цели. Зато армия и рабочие промышленных предприятий снабжались в обязательном порядке бесплатным чаем. С этой целью была создана особая организация – Центрочай, сконцентрировавшая в своих руках огромные складские запасы чая в России, созданные за счёт конфискации чайных складов фирм Губкина, Кузнецовых, Пономарёвых, Высоцкого, Грибушина, существовавших в Москве, Нижнем Новгороде, Уфе, Екатеринбурге, Ирбите, Перми, Кунгуре, Красноуфимске, Вятке, Бирске, Мензелинске, Челябинске, Казани.

Эти запасы были столь велики, что их должно было хватить для населения Европейской России по крайней мере на 5-7 лет. И поэтому Советская Россия оказалась практически хорошо обеспеченной чаем до 1923 года и не нуждалась за всё время гражданской войны в каких-либо внешних закупках этого продукта.

В то же время белые армии, действовавшие в основном в районах юга России, на Нижнем Дону, в Ставрополье, Крыму, на Кубани, где население никогда не употребляло чая и где были большие запасы зерна, а также в Сибири, где с хлебом обстояло вполне благополучно, получили право беспрепятственного и значительного употребления водки. Чай не имел даже в сибирских районах белого движения почти никакого значения как напиток армии. Здесь оставались лишь незначительные чайные склады в Кяхте, Омске, Барнауле и отчасти во Владивостоке. И только в Иркутске чай имелся в достаточном для местного населения количестве, но поскольку весь он находился в частных руках, то ни о каком массовом или бесплатном снабжении чаем населения не могло быть и речи. Зато самогоноварение велось беспрепятственно и даже поощрялось белыми правительствами, которые реквизировали в случае надобности этот самогон для снабжения армии. Поэтому период гражданской войны на юге и востоке России превратился в годы свободного распространения водки и широкого развития пьянства, процветавшего особенно в белых войсках, в то время как центральная и северная часть России, находившиеся под контролем Советской власти, переживали в 1917-1923 годах пуританский, аскетический и подчеркнуто «чайный» период.

С точки зрения укреплёния дисциплины, мобилизации сил и духа, нацеленных на победу, чай, если смотреть спустя десятилетия глазами историка, сыграл, несомненно, положительную, стабилизирующую и мобилизующую роль, содействовал укреплёнию положения Советской России, сидевшей на голодном пайке.

Этот исторический урок был учтён и в последующие 20– 30-е годы, а затем и в период Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. За всё это время бесперебойное снабжение страны дешёвым, общедоступным, натуральным чаем выдерживалось и продолжалось. Были предприняты гигантские усилия, чтобы сделать страну независимой от ввоза иностранного, заграничного чая. Началось беспрецедентное по масштабам развитие отечественного чаеводства в Грузии, Азербайджане, Краснодарском крае, и даже делались попытки завести чайные плантации в Казахстане и в Закарпатье.

Правда, добиться полностью независимого положения страны от чайного ввоза из-за границы не удалось: во-первых, потребности многомиллионного населения в чае были столь велики, что о какой-либо чайной автаркии не могло быть и речи. Грузия не в состоянии была покрыть весь спрос России в чае. Но существовала ещё и другая сторона этого же вопроса. Русский народ привык к хорошему, китайскому чаю, и, пока были живы старшие поколения, их не мог удовлетворить только исключительно грузинский чай, качество которого сильно уступало традиционным чаям – и китайскому, и индийскому. Вот почему от ввоза китайского чая наша страна не отказывалась вплоть до 1970 года. Он ввозился регулярно, а с 1949 до 1965 года ещё и в повышенных количествах, причём очень высокого качества. Только в брежневский период застоя ввоз китайского чая стал сокращаться, а затем и вовсе был прекращён, но на смену китайскому пришёл иной, опять-таки заграничный, – индийский и цейлонский, который служил необходимым дополнением к грузинскому.

Так иная историческая ситуация, иная политическая эпоха в стране вновь нашла отражение в чайном снабжении народа.

Новые поколения стали привыкать к более резким, менее ароматным, но зато более «доходчивым», сильным по своему чайному вкусу чаям южноазиатского региона: индийскому, цейлонскому, индонезийскому. Само по себе это было ещё не столь плохо, ибо в известной степени расширяло «чайный кругозор» народа, знакомило его с новыми видами чайной мировой продукции. Плохо было лишь то, что это «знакомство» носило односторонний характер: оно не вело к сопоставлению разных чаев – китайского, японского и индийского, цейлонского, а резко сокращало, ограничивало диапазон знакомства одним направлением вкуса, ибо все южноазиатские чаи принадлежали к одинаковой вкусовой гамме. И вновь в чайной политике, как ни парадоксально, отразился характер эпохи – упрощенчество, ограниченность, узость выбора. А затем положение ещё более ухудшалось: в страну стали ввозить дешёвые, низкосортные африканские чаи – кенийский, угандийский и совершенно слабый – мадагаскарский, которые даже не называли по имени открыто, а потихоньку подмешивали к грузинскому для его «усиления». Эти новые купажи сильно отличались по качеству и другим органолептическим свойствам от того, что привыкли пить как чай старшие поколения советских людей. И вновь это было как бы символом ещё одного периода нашей политической, общественной истории, позднего брежневизма и «зари смутной перестройки», отражением путаницы и неразберихи в общественных идеалах, в экономическом курсе, в конкретных действиях, что странным образом почти соответствовало тем чайным купажам, которые стали появляться в первой половине 80-х годов: 55% грузинского и 25% мадагаскарского чая соединяли с 15% индийского и 5% цейлонского и выдавали за «1-й сорт индийского чая».