Часы с лягушкой - [6]

Мама ушла на кухню, Алешка – за ней. Мне было слышно, как они о чем-то разговаривают. Почему-то довольно спокойно. И мне стало очень одиноко. Хотелось пожаловаться близкому человеку, услышать от него слово поддержки. Но тут я сообразил, что теперь в нашем доме я старший мужчина. И поддержка нужна не мне, а маме. Возьми себя в руки, Димон!

Я взял себя в руки и сел за сочинение. Тут у меня проблем не было. Наш классный руководитель по кличке Бонифаций считает, что у меня «определенно имеются способности к литературе». Сочинение получилось, я это чувствовал – и свои, и чужие мысли уложились в него хорошо. Так что и не поймешь – где мое, а где чужое.

Я позвонил Ирке, сказал, что сочинение готово, и напомнил, чтобы она не забыла переписать его своей рукой. А то ведь у нее тыща дел и занятий – вполне может сдать непереписанное.

Тут опять пришла тетя Зина. Каждый вечер ходит. Теперь я знаю зачем. Маму поддерживает и успокаивает.

Лешку они из кухни выпроводили, но я решил все-таки попробовать «снять информацию». И начал шляться туда-сюда – то в коридор почесаться, то на кухню попить, то в туалет зачем-то… И кое-какие обрывки их разговора ухватил.

– А кто она такая, разлучница твоя?

– Они работали вместе, – нехотя ответила мама. – Она у них в научно-техническом отделе служила. Хороший специалист, Сережка говорил.

– Я бы таких специалистов в мужской коллектив не допускала. Чтоб не разоряли. – Тетя Зина помолчала. – А из себя-то она как?

– Симпатичная.

– Ну уж не лучше нас с тобой! Вот дурак твой Серега! Лучше бы уж он ко мне ушел. Все к дому поближе. И к детям рядом был бы. А как ребята? Сказала?

– Сказала. Переживают.

– Может, вернется еще. Одумается. От такой, как ты, только сдуру можно уйти.

– Ты вот что, Зинк, – мама стала говорить тише, – ты любишь посплетничать…

– А то! – тетя Зина не обиделась, а даже обрадовалась.

– Ты говори по дому, что он в дальней командировке. И обязательно вернется.

– Сделаю, подруга. Давай-ка еще чайку тяпнем.

– И помни, Зина, если кто-то совсем чужой поинтересуется у тебя о Сережке, ты скажешь…

– Уж я найду, что сказать! – Тетя Зина произнесла эти слова таким тоном, что я даже испугался за того человека, которому эти слова придется услышать. – Я ведь не очень из себя, но зато не дура. Все поняла!

А вот я не все понял из этого разговора. В голове у меня запуталось еще больше, и защемило в сердце.

Пошли тоскливые дни. Несмотря на то что весна добралась и до нашего микрорайона. Снег сошел с тротуаров, обрушился с крыш, деревья, отряхнувшсь от него, расправили свои ветки, готовясь одеть их свежей весенней листвой. Оживились голуби, еще больше обнаглели вороны. Возле помоек стали тусоваться и распевать дикие коты и кошки…

Бонифаций раздал нам после проверки сочинения. Ирке он, сияя, сказал:

– Вот уж от вас, Орлова, не ожидал!

Ирка покраснела от гордости и тут же отпросилась с урока в спортзал.

– От тебя, Дима, я тоже не ожидал. – Это Бонифаций сказал кислым голосом.

Еще бы! Все свои мысли я вложил в Иркино сочинение, а свое слепил из каких-то банальных остатков.

– Ты о чем думал, Дима, когда писал?

Знали б вы, Игорь Зиновьевич, о чем я думал. Ничего не ответив, я сел и отвернулся окну. За ним синело чистое небо и неторопливо плыли по своим делам редкие кучки белых облаков…

Иногда после уроков я не спешил домой – не хотелось почему-то. Уходил в парк и бродил там собачьими тропками. В парке под деревьями кое-где еще лежал снег. Сморщенный, замусоренный – скорей бы уж дотаивал. Мне почему-то порой казалось, что, когда весна совсем уж одолеет зиму, все повернется к лучшему.

Только одно меня сильно удивляло и даже обижало. Мама и Алешка почему-то не больно страдали. Конечно, мама иногда вдруг задумывалась, Алешка вдруг кидал быстрый взгляд на свои волшебные бумажные часы – но ни мама, ни Алешка не заламывали руки («О, горе мне, горе!») и не хлюпали мокрыми носами. Заметил я только, что Алешка стал внимательнее к маме и даже без всяких уговоров съедал по утрам ненавистную овсянку. Сидит, стучит ложкой на тарелке, наворачивает. И задорно говорит маме про папу:

– Ничего! Война придет – хлебушка попросит. Да, мам?

– Еще как попросит-то, – кивала мама, сдерживая улыбку.

– А мы ему не дадим! – это Лешка злорадно сказал.

– Ну… – мама немного замялась. – Немножко все-таки покормим.

– Ладно, покормим. И опять отпустим.

– Там видно будет, – говорит мама, забирая у него пустую тарелку.

Тут – суматошный звонок в дверь: ворвалась тетя Зина.

– Овсянку будешь? – спросила ее мама.

– Однозначно, подруга! Я вся в нерве! Сижу дома, никого не трогаю. Заходит какой-то хмырь. – Тетя Зина обрисовала его жестами – чуть немного от пола и в две руки в ширину. – Пупс такой.

– Теть Зин, – вмешался Алешка, – хмырь или пупс?

– А что, есть разница? – удивилась тетя Зина.

– Однозначно. Хмырь – худой, высокий и носастый. А пупс – круглый и розовый.

– Разбирается! – хмыкнула тетя Зина в его сторону. – Лопай овсянку.

– Уже слопал, – сказал Алешка. – А дальше что?

А дальше этот хмыристый пупс вручил тете Зине листовку, где было радостное сообщение: «Мы открылись!» Новый магазин. Первому покупателю – подарок. Если он сделает покупку на тыщу рублей.