Часы без стрелок - [74]

Сэмми Лэнк не имел понятия, как делают бомбы, и поэтому пошел к знающему человеку, к Максу Герхарду, который сделал ему целых две. Бурлившие в последние дни страсти — стыд, обида, уязвленное самолюбие и гордыня — поулеглись, и, когда Сэмми Лэнк в тихий майский вечер стоял с бомбой в руках и смотрел сквозь открытое окно на Шермана, он уже не испытывал почти никакой злобы. В душе его не было ничего, кроме мелкого тщеславия: ему доверили выполнить долг. Шерман играл на рояле, и Сэмми с любопытством за ним следил, не понимая, откуда черномазый знает, как играть на пианино. Потом Шерман запел. Его голова на мускулистой темной шее была закинута назад, и в нее-то Сэмми и нацелил свою бомбу. А так как он стоял всего в нескольких метрах, бомба попала прямо в цель. Бросив первую бомбу, Сэмми Лэнк почувствовал жестокое, первобытное наслаждение. Он кинул вторую бомбу, и дом загорелся.

На улице и во дворе собралась толпа. Набежали соседи, покупатели мистера Пика и даже сам мистер Мелон. Завыли пожарные сирены.

Сэмми Лэнк был уверен, что он прихлопнул черномазого, но все же дождался санитарной кареты и поглядел, как закрывают простыней изувеченное мертвое тело.

Толпа зевак перед домом не расходилась. Пожарные погасили огонь, и толпа двинулась в дом. Кабинетный рояль выволокли во двор. Зачем они это делают, люди сами не знали. Скоро пошел тихий, моросящий дождичек. У хозяина соседней бакалеи мистера Пика торговля в тот вечер шла очень бойко. Репортер «Миланского курьера» успел сообщить в утреннем выпуске о том, что опять были брошены бомбы.

Дом судьи находился в другом районе, и Джестер не слышал взрывов; он узнал о том, что произошло, только утром. Судья, ставший к старости очень сентиментальным, дал волю своим чувствам. Мягкий по натуре и страдающий размягчением мозга старик отправился в больничный морг. Ему было явно не по себе. На труп он смотреть не захотел, но приказал перевезти его в похоронное бюро и выдал пятьсот долларов на похороны.

Джестер не плакал. Он старательно завернул партитуру «Тристана», которую он надписал Шерману, и запер в один из отцовских сундуков на чердаке.

Всю ночь шел дождь, но к утру прояснилось, и небо, как всегда после долгого дождя, было ясное и нежно-голубое. Когда Джестер подошел к сгоревшему дому, четверо отпрысков Лэнка барабанили на разбитом и вконец расстроенном рояле «Собачий вальс». Джестер стоял на солнцепеке, слушал фальшивые, мертвые звуки «Собачьего вальса», и сердце его наполняла ненависть.

— Отец дома? — крикнул он одному из ребят.

— Нету, — ответил мальчик.

Джестер вернулся домой. Он взял пистолет, тот самый, из которого застрелился отец, и положил в машину. Потом он медленно поехал по улицам города, свернул на фабрику и вызвал Сэмми Лэнка. Его и там не оказалось. Фальшивые звуки «Собачьего вальса», выводок детей, злая обида, что он не может найти их отца, — все это было как дурной сон: чтобы стряхнуть его, он заколотил кулаками по баранке.

Джестер боялся за Шермана, но в душе ни минуты не верил, что замысел приведут в исполнение. Нет, так в жизни не бывает. Все это как дурной сон. «Собачий вальс», разбитый рояль и поиски Сэмми Лэнка. Когда Джестер снова двинулся в путь, он сразу увидел Сэмми Лэнка, слонявшегося возле аптеки мистера Мелона. Джестер отворил дверцу машины и поманил его.

— Сэмми, хотите поехать со мной на аэродром? Я покатаю вас на самолете.

Сэмми, ничего не подозревая, самодовольно осклабился и подумал: «Вишь, какой я стал знаменитостью — даже Джестер Клэйн и тот приглашает меня покататься на самолете». И он с полной готовностью полез в машину.

Джестер сперва усадил в учебный самолет Сэмми, а потом перелез через него на соседнее сидение. Пистолет он положил в карман. Прежде чем самолет оторвался от земли, он спросил:

— Вы когда-нибудь летали?

— Нет, сэр, — ответил Сэмми, — но я не боюсь.

Джестер безупречно поднял самолет в воздух. Голубое небо и свежий ветер немного его оживили. Самолет взбирался все выше.

— Это вы убили Шермана Пью?

Сэмми осклабился и кивнул.

Произнеся имя Шермана, Джестер снова почувствовал, как сердце его екнуло.

— У вас есть страховка?

— Не… Ничего у меня нет, кроме детишек.

— А сколько их у вас?

— Четырнадцать, — сказал Сэмми. — Но пятеро уже большие. — Сэмми смертельно боялся, поэтому он все время глупо ухмылялся и, не умолкая, болтал: — У нас с женой чуть было не получилась пятерня. Родилось трое парнишек, а потом еще двое. Как раз после того, как появилась та пятерня, в Канаде, а у нас они были первенькие. Как подумаем с женой о тех, канадских, — и богатство у них и слава, а мамаше с папашей тоже ведь перепало деньжат, — внутри у нас так и защекочет. Мы чуть-чуть не вытянули счастливый билет, и всякий раз, когда жене подходило время рожать, думали: вот она, пятерня! Но получались только тройняшки да близнецы, а то и вовсе по одному… Раз мы с женой даже свезли своих малышей в Канаду — поглядеть на тех пятерых в их маленькой стеклянной детской. И все наши детишки схватили корь.

— Так вот почему у вас столько детей!

— А как же? Думали вытянуть счастливый билет. Мы ведь с женой как нарочно скроены, чтобы рожать близнецов и тройняшек. Но не вытянули. Правда, в «Миланском курьере» напечатали статью о наших тройняшках. Мы ее — в рамку и на стену в зале повесили. Трудно приходилось — шутка ли, прокормить такую ораву, но мы не унывали. Ну, а теперь, когда у жены больше ничего не бывает, нам и надеяться не на что. Ничего уж я, видно, не добьюсь, и каким был Сэмми Лэнк, таким и останется.