Часы без стрелок - [48]

— А куда же девалась мать Зиппо? — спросил Джестер.

— Умерла, — с горечью сказал Шерман. — Отдала богу душу. От этого и рухнула семья. Отец Зиппо женился опять, но ни мне, ни Зиппо она совсем не нравилась, и мы с ним съехали. С тех пор я гощу у Зиппо. Но какое-то время у меня ведь была мать! — сказал Шерман. — У меня была мать, хотя эта подлая обманщица Мариан Андерсон мне и не мать.

— Почему вы ее ругаете подлой обманщицей?

— Потому, что мне так нравится. Я выбросил из головы мысли о ней. И растоптал все ее пластинки. — Голос у него прервался.

Джестер, все еще сидевший на корточках возле кровати, собрался с духом и поцеловал Шермана в щеку.

Шерман отшатнулся, спустил для равновесия ноги на пол и со всего размаха ударил Джестера по щеке.

Джестер не удивился, хотя никогда еще не получал пощечин.

— Я это сделал потому, что мне было тебя жалко.

— Держи свою жалость при себе, можешь ей подавиться.

— Не понимаю, почему мы не можем разговаривать всерьез и по душам.

Шерман привстал и ударил его по другой щеке с такой силой, что Джестер сел на пол.

— Я думал, что ты правда друг, а оказывается, ты не лучше мистера Стивенса, — прошипел он сдавленным от ярости голосом.

Удар на миг ошеломил Джестера, но он быстро встал, сжал кулаки и двинул Шермана в челюсть. Шерман был так поражен, что повалился на кровать.

— Бить лежачего… — пробормотал он.

— А ты вовсе не лежал, ты сел на кровати, чтобы ударить меня как следует. Я долго терпел, Шерман Пью, но это уж слишком. К тому же ты ударил меня, когда я сидел на корточках.

Они заспорили о том, кто стоял, а кто сидел на корточках и какое положение дает спортсмену право ударить противника. Пререкались они так долго, что совсем забыли о том, с чего началась драка.

Но, вернувшись домой, Джестер подумал: «Почему же все-таки мы не можем разговаривать, как люди, всерьез и по душам?»

Он открыл банку с икрой, но она пахла рыбой, чего он не переносил. Дед его тоже терпеть не мог рыбы, а Верили, понюхав икру, сказала «Фу!». Дворник Гэс мог съесть все что угодно, и он унес икру домой.

8

В ноябре у Мелона началось ухудшение, и его вторично положили в городскую больницу. Он был рад, что туда попал. Несмотря на то, что он переменил врача, диагноз не изменился. Он перешел от доктора Хейдена к доктору Коллоуэлю, а от него — к доктору Мильтону. И хотя оба новых врача были христианами (прихожанами первой баптистской и епископальной церквей) приговор остался в силе. Мелон, раз спросив доктора Хейдена, сколько ему осталось жить и получив ошеломивший его ответ, остерегался снова задавать этот вопрос. Мало того, обратившись к доктору Мильтону, он заявил, что абсолютно здоров, но из предосторожности хочет ему показаться, тем более что один из здешних врачей намекнул, что подозревает у него лейкемию. Доктор Мильтон подтвердил диагноз, и Мелон больше ничего не стал спрашивать. Доктор Мильтон посоветовал лечь на несколько дней в городскую больницу. И вот Мелон снова следил за тем, как капает ярко-красная кровь, радовался, что его все же лечат, а от переливания крови чувствовал себя бодрее.

По понедельникам и четвергам санитарка вкатывала в палату полку с книгами, и первая книга, которую выбрал Мелон, оказалась детективным романом. Но таинственные происшествия нагоняли на него тоску, и он никак не мог уследить за развитием сюжета. Когда санитарка снова привезла книги, Мелон вернул ей детектив и стал проглядывать заголовки; его заинтересовала книга под названием «От болезни к смерти». Рука его потянулась к книге, но тут вмешалась санитарка:

— А вы уверены, что вам надо ее читать? Кажется, она не очень-то веселая.

Тон ее чем-то напомнил Мелону жену, и он сразу заупрямился:

— Вот ее-то я и хочу, я сам не очень веселый, и мне не до веселья.

Почитав с полчаса, Мелон сам удивился, почему он так настаивал на этой книге, и даже задремал. Но потом он проснулся, открыл наудачу книжку и стал от скуки ее читать. Из потока слов сознание выхватывало какие-то строчки, и они сразу прогнали дремоту. Мелон снова и снова их перечитывал. «Величайшая опасность — потерять самого себя — может подкрасться к вам незаметно, словно ее и нет; любую другую потерю — руки, ноги, бумажки в пять долларов, жены и т. д. — вы непременно заметите». Если бы Мелон не был смертельно болен, эти слова остались бы для него просто словами, да он и вообще не протянул бы руки за этой книгой. Но теперь, при мысли о том, что его ждет, у него похолодела спина, и он стал читать книгу с первой страницы. Ему снова стало скучно, и он закрыл глаза, мысленно повторяя фразу, которая ему запомнилась.

Он не мог спокойно думать о неминуемой смерти, и его потянуло назад, в унылый лабиринт его жизни. Где-то там он себя потерял — это он отчетливо понижает. Но как? Когда? Отец его был фармацевтом-оптовиком из города Мэкона. Ему хотелось, чтобы старший сын, Д. Т., вышел в люди. Сорокалетнему Мегону было приятно вспоминать свое детство. Тогда он еще не заблудился. Но у отца были на его счет честолюбивые планы, слишком честолюбивые, как потом оказалось. Он решил, что его сын непременно будет врачом, недаром он сам мечтал об этом в молодости.