Часы без стрелок - [33]

Не будучи человеком созерцательным, дед никогда не задумывался, нормальный он или нет. В его поющей и танцующей душе не возникал вопрос: нормален он или нет.

Джестер решил: если окажется, что у него гомосексуальные склонности, как у этих типов в «Отчете Кинси», он покончит с собой. Нет, в дедушке определенно нет никакой созерцательности, и Джестер очень жалел, что не употребил этого слова вчера вечером. А обратное понятие — поверхностный?.. Он-то, конечно, человек созерцательный. А Шерман? Во всяком случае, оба эти слова надо запомнить на будущее.

— Мне ничего не стоило бы самому написать эту книгу.

— Тебе?

— Конечно. Ведь я мог стать великим писателем, если бы поставил перед собой такую цель.

— Ты?

— Сынок, перестань, как попка, твердить: «ты», «тебе»… Чтобы стать великим писателем, надо только иметь прилежание, фантазию и талант к слову.

— Ну, фантазии у тебя, дед, хоть отбавляй.

Судья вспомнил «Унесенные ветром» — это он мог бы написать запросто. Но он не дал бы умереть Бонни и Рет Батлер стал бы у него совсем другим человеком; нет, его роман был бы несравненно лучше. Он мог бы написать «Навеки Янтарь»[6] просто левой ногой… и тоже лучше, куда изящнее. Да и «Ярмарка тщеславия» была ему в общем по силам; господи, да ведь он сразу раскусил эту Бекки — вот хитрая бестия! Мог бы на худой конец написать и Толстого, он хоть и не читал этих книг, но видел их в кино. А Шекспир? Он читал Шекспира, когда учился на юридическом факультете и даже видел в Атланте «Гамлета» в исполнении английской труппы, игравшей, как и надо было ожидать, с английским акцентом. Это было в первый год его женитьбы, и мисс Мисси надела жемчуг и кольца. Посмотрев три спектакля Шекспировского фестиваля в Атланте, мисс Мисси пришла в такой восторг, что сама заговорила с английским акцентом, и это длилось у нее целый месяц, после того как они вернулись в Милан. А мог бы он придумать «Быть или не быть?» Иногда, раздумывая над этим вопросом, судья решал, что мог бы, иногда же ему казалось, что нет; в конце концов даже гений и тот не на все способен, вот Шекспир же никогда не был членом конгресса!

— Насчет авторства Шекспира шли большие споры среди ученых. Доказывали, что безграмотный бродячий актер не мог написать такие стихи. Кое-кто уверяет, будто пьесы написал Бен Джонсон. Я-то наверняка знаю, что мог бы написать: «Выпей за меня, хотя бы взглядом»[7]. У меня бы это, безусловно, получилось не хуже.

— Ну, ты способен на любые чудеса, даже есть гнилые огурцы, — проворчал Джестер.

— Это еще что?

— Ничего.

— И если Бен Джонсон написал: «Выпей за меня хотя бы взглядом», а потом написал еще и Шекспира, тогда… — Дав волю фантазии, судья призадумался.

— Ты, может, сравниваешь себя с Шекспиром?

— Ну, не с самим английским бардом… В конце концов Бен Джонсон тоже был обыкновенный смертный.

Бессмертие — вот что волновало судью. У него не укладывалось в сознании, что он умрет. Он доживет до ста лет, если будет соблюдать диету и держать себя в руках. Какая жалость, что он съел лишний гренок! Ему не хотелось ограничивать срок своей жизни всего ста годами, писали же в газетах о каком-то индейце из Южной Америки, который дожил до ста пятидесяти лет… А хватит ли ему ста пятидесяти? Нет. Он жаждал бессмертия. Бессмертия, как у Шекспира, а уж на самый худой конец, как у Бена Джонсона. Во всяком случае, он не желал, чтобы Фокс Клэйн превратился в тлен и прах.

— Я всегда знал, что ты самый большой эгоист на свете, но даже в горячечных снах я не мог вообразить, что ты будешь сравнивать себя с Шекспиром или Беном Джонсоном!..

— Я не сравнивал себя с самим Бардом, нет, на это у меня хватает скромности. Впрочем, я никогда не собирался стать писателем — всем быть невозможно.

Джестера вчера ночью жестоко обидели, и теперь он сам был жесток с дедом, закрывая глаза на то, что дед стар.

— Да, чем больше я тебя слушаю, тем больше мне кажется, что ты свалился прямо с Марса.

Джестер встал из-за стола, почти не дотронувшись до еды. Судья побрел за ним следом.

— С Марса? — повторил он. — Ты подразумеваешь, что я оторвался от земли и вознесся на другую планету? — Голос у него вдруг стал высокий, почти визгливый. — Разрешите вам сказать, Джон Джестер Клэйн, что я не занесся ни на какую другую планету, я крепко стою на земле, тут было мое место и тут будет. Я всеми корнями врос в эту землю, в самое ее нутро. Может, я еще не бессмертен, но, погоди, мое имя будет таким же славным, как имя Джорджа Вашингтона или Авраама Линкольна… а почитать меня будут больше, чем Линкольна, потому что я хочу загладить зло, причиненное моей стране.

— A-а, деньги конфедератов… Ладно, я пошел.

— Обожди, сынок, сегодня должен прийти этот негр, я думал, что мы его вместе с тобой прощупаем.

— Я знаю, что он придет, — сказал Джестер. Ему не хотелось быть здесь, когда явится Шерман.

— Он парень положительный, я все о нем знаю, он мне поможет с диетой, будет делать уколы, распечатывать письма — словом, выполнять обязанности личного референта. Он будет моей опорой.

— Я еще посмотрю, какой тебе этот Шерман Пью будет опорой!

— Он будет мне читать вслух… Он ведь образованный парень… бессмертные стихи. — В голосе судьи опять появились визгливые нотки. — А не такую дрянь, как та книжка, которую я запретил выдавать библиотеке. Я должен был ее запретить, ведь я ответственное лицо и призван следить за тем, чтобы все в этом городе, в этом штате, да и во всей стране, было в порядке. Во всем мире, если я смогу этого добиться!