Часть возможного - [3]

- Быть может, вы обратили внимание на одно любопытное обстоятельство, карие глаза женщины искали в комнате невидимого собеседника. - Человек из отпуска, подышал свежим воздухом, отдохнул, окреп - и что же? Большинство чаще простужаются после отпуска, чем до. Казалось бы, все должно быть наоборот. У меня такое впечатление, что организм горожанина сопротивляется всему, что выводит его из равновесия, из сродства с городскими условиями. Возможно, я ошибаюсь, но я замечала это по себе, своим друзьям...

Изображение поплыло ("Проклятье!" - выругался Чикин). Проступили очертания зимней улицы, но только на мгновение: экран ни с того ни с сего заняла потная лысина, над которой кружились три мухи. Затем последовал совсем уж бесформенный наплыв. Из шума выделился картавый голос: "Мы зовем его "Иди". Сокращение от "идиота"..."

- Плохо, - вздохнул кибернетик. - Нет стойких образов, или аппарат их не держит. Попробую смежную зону.

- Наоборот, очень, очень интересно, - шепотом отозвался литературовед. - Видел, как формируются образы? А вот с диалогом хуже... Всегда был у Илляшевского слабым местом.

- Да откуда вы знаете, - раздраженно спросил главврач, - что это образы творчества, а не воспоминания?

Оба подняли головы, точно увидев его впервые. С губ Чикина, казалось, готов был сорваться не слишком дружелюбный ответ, но он забыл о своем намерении, - из динамика, набирая силу, донесся мягкий, чуть застенчивый голос:

Когда сошлися лед и пламень,

Что получилось из того?

Ни холодна, ни горяча стекла водица,

Да только и всего.

Так пустота берет...

Голос стал удаляться.

- Настройка! - взвопил Чикин.

Кибернетик лихорадочно вращал верньер. Главврач видел их движения, как сквозь струящуюся завесу. Наконец кибернетику удалось ухватить обрывок.

...Так пустота берет начало там,

Где спор кипит, слепых страстей катя за валом вал...

Экспериментаторы обезумели.

- Стихи! - ликующе кричал Чикин. - Но Илляшевский никогда не писал стихов, как же это?

- А его ли?

- Его! Таких нет в литературе! Ищи же, ищи! Постой, постой...

Снова зашелестел голос:

"Ты землю объездил и все посмотрел",

С завистью мне сказали.

Я на карту взглянул:

Мой путь опоясал мир,

Как яблоко ход микроба.

- Ну, ну, еще... - молил Чикин.

Пауза оказалась короткой.

"Я жизнью пьян..." - неуверенно начал голос. Он окреп.

Я жизнью пьян.

Я пью и не могу напиться

Ее вином.

Меня манит и дразнит океан

Моих желаний...

Тут голос пресекся. Исчез, будто его и не было, сколько ни терзали аппарат.

Главврач помотал головой. Этот голос... Он стоял в ушах. "Я жизнью пьян..." Захотелось крикнуть: да остановитесь же!

Поздно. Остановить этих двоих уже не могли никакие заклинания. Да и сам главврач теперь не мог оторваться, он тоже ждал... Чего? Иногда до него доходили обрывки фраз, которыми взволнованно перебрасывались экспериментаторы.

- Он утаил, что пишет стихи! И в журналы не отдавал. Почему?

- Может, стыдился их несовершенства...

- Положим, в них что-то есть... Хотя... Но аппарат-то, аппарат, а?

- С прозой, похоже, неудача.

- Ну, первая попытка... У нас еще есть время. Доктор... как он там?

Вопрос с трудом проник в сознание главврача. Нахмурившись, он оценил показания контролирующих приборов. Пульс, ритм мозга...

- Можете продолжать, - сказал он. - И не кричите! Здесь вам не...

Он махнул рукой и вышел. Зачем? Дела... К черту дела, сегодня нет ничего срочного. Тогда почему же он вышел? Бешено хотелось курить, но это же не причина...

Человек, почти из могилы читающий едва ли не самые сокровенные свои строчки, - вот что. Вторжение в столь интимное - с благими намерениями, конечно, - такое может доконать. "А если бы ты создал эту методику, то поставил бы опыт?" - спросил ехидный голос. Да, поставил! Главврачу как бы вдруг и только сейчас открылась вся глубина того, что происходит. Смело, величественно... и страшно. Но подобное уже было в науке не раз. И будет. Страшно, потому что ново. И до самозабвения, до ужаса интересно.

Окурок обжег губы.

Тишина, которая встретила главврача, когда он вернулся, подсказала, что за время его отсутствия что-то произошло. Видны были только напряженные спины экспериментаторов. Главврач тоже наклонился, слегка раздвинув - они этого не заметили - их одеревенелые плечи.

На экране было изображение совсем другого рода, чем вначале. Оно оставалось стойким, по нему не сновали "пятна резкости", звук отсутствовал. Вглядевшись, главврач едва подавил возглас.

...Сумрачный свет огромного собора мерцал кровавым, словно от наваленных внизу трупов поднимались багровые испарения смерти. Весь пласт трупов казался единым запекшимся сгустком с кое-где белеющими пятнами лиц, рук и ног. В кровавых потеках были стены, сам воздух, и сквозь эту жуткую мглу со сводов пронзительно смотрели черные, как уголь, глаза святых. А посредине собора, на отпрянувшем, с ощеренными зубами коне, опустив руку с обнаженной саблей, задумчиво и угрюмо глядел на все это всадник в чалме.

Главврач растерялся, когда заметил в углу экрана крохотную надпись: "Во имя идеи".

- Что... что это такое?

- Картина, - ответ был дан шепотом. - Взятие султаном Мухаммедом Византии. Это его въезд в Святую Софию, храм, легко узнать.