Часть I. От Февраля до Октября - [47]

Его выход в отставку нанес неисцелимую рану коалиционному министерству. Это дала недвусмысленно понять вся буржуазная пресса. Снова началась игра на панической психологии нынешних вождей Совета: буржуазия грозила подкинуть им власть. В ответ на это «вожди» притворились, что ничего особенного не произошло. Ушел ответственный представитель капитала, – пригласим… г. Бурышкина.[71] Но и Бурышкин демонстративно отказался участвовать в хирургических экспериментах над частной собственностью. Тогда начались поиски «независимого» министра торговли и промышленности, т.-е. такого, за которым никто и ничто не стоят, и который мог бы выполнять роль почтового ящика для встречных исков труда и капитала.

Между тем экономический развал идет своим чередом, и деятельность правительства выражается по-прежнему преимущественно в печатании ассигнаций.

Имея своими старшими коллегами г.г. Львова и Шингарева, Чернов оказался лишенным возможности развернуть в области аграрного вопроса хотя бы словесный радикализм, столь отличающий вообще этого типичнейшего деятеля мелкой буржуазии. В сознании отведенной ему роли Чернов сам себя отрекомендовал обществу не как министра аграрной революции, а как министра… аграрной переписи. Согласно либерально-буржуазной конструкции, усвоенной и социалистическими министрами, революция на низах приостанавливается в пассивном ожидании Учредительного Собрания, и с момента вхождения социалиста-революционера в министерство помещиков и заводчиков натиск крестьян на помещичье землевладение получает наименование анархии.

В сфере международной политики крушение возвещенной коалиционным правительством «программы мира» наступило скорее и катастрофичнее, чем можно было ожидать. Г. Рибо, главный министр Франции, не только категорически и без уловок отверг русскую формулу мира, торжественно подтвердив необходимость продолжать войну до «полной победы», но и отказал оборонческим французским социалистам в паспортах на Стокгольмскую конференцию, организуемую при участии союзников и коллег г. Рибо, русских социалистических министров. Итальянское правительство, колониально-захватная политика которого отличалась всегда бесстыдством «священного эгоизма», ответило на формулу «мира без аннексий» сепаратной аннексией Албании. Президент Соединенных Штатов Вильсон возразил на русскую ноту пространным посланием в свойственном ему ханжески-квакерском тоне – на тему о том, что аннексии, которые могли бы быть совершены союзниками после победы над Германией при бескорыстном участии его, Вильсона, суть не аннексии, а гарантии мира и справедливости. Временное Правительство, а значит и социалистические министры в течение двух недель задерживали опубликование союзнических ответов, очевидно рассчитывая при помощи таких мелких приемов продлить агонию своей политики. В итоге вопрос о международном положении России, т.-е. вопрос о том, за что именно должен сражаться и умирать русский солдат, стоит сейчас еще острее, чем в тот день, когда из рук Милюкова был выбит портфель министра иностранных дел.

В военно-морском ведомстве, поглощающем сейчас львиную долю общенародных сил и средств, неограниченно царит политика жеста и фразы. Материальные и психологические причины нынешнего состояния армии слишком глубоки, чтоб их можно было устранить министерскими стихотворениями в прозе. Смена генерала Алексеева генералом Брусиловым[72] меняет положение этих двух генералов, но не армии. Будоража общественное мнение страны и армии лозунгом наступления, а затем внезапно покидая этот лозунг для менее оформленного лозунга подготовки к наступлению, военно-морское министерство так же мало способно приблизить страну к победе, как ведомство г. Терещенки – к миру.

Эта картина бессилия Временного Правительства находит свое завершение в работе министерства внутренних дел, которое, даже по словам резолюции лояльнейшего Совета Крестьянских Депутатов, «односторонне» пополнило кадры местной администрации господами помещиками. Усилия активных слоев населения обеспечить за собою местное самоуправление мерами захватного права, не дожидаясь Учредительного Собрания, получают немедленно же на государственно-полицейском языке Данов имя анархии и вызывают неожиданно энергический отпор со стороны Правительства, которое самым своим составом застраховано от энергических мер творческого характера.

В последние дни эта политика всесторонней несостоятельности нашла свое наиболее отталкивающее выражение в кронштадтском инциденте. Подлая, насквозь отравленная кампания буржуазной печати против Кронштадта, как символа революционного интернационализма и недоверия к правительственной коалиции, как знамени самостоятельной политики народных низов, не только подчинила себе правительство и вождей Совета, но сделала Церетели и Скобелева прямыми застрельщиками постыднейшей травли против кронштадтских матросов, солдат и рабочих.

В то время, как революционный интернационализм систематически вытесняет оборончество на фабриках, заводах и в передовых полках, министры-социалисты, повинуясь своим новым хозяевам, делают азартную попытку опрокинуть одним ударом революционный пролетарский авангард и подготовить таким путем «психологический» момент для заседаний Всероссийского Съезда Советов. Сплотить крестьянско-мелкобуржуазную демократию вокруг буржуазного либерализма, союзника и пленника англо-французской и американской биржи, политически изолировать и «дисциплинировать» пролетариат, – такова сейчас основная задача, на разрешение которой расходуются все силы правительственного блока меньшевиков и социалистов-революционеров. Составной частью этой политики являются наглые угрозы кровавыми репрессиями и провокация открытых столкновений. И эти люди так неистово спешили в течение всего мая, как если бы они твердо решили подготовиться к… «июньским дням».