Часовых дел дед - [3]

А потом отступил на шаг, полюбоваться делом рук своих. Дробила стоял совсем неподвижно, с рожей, бледной под всеми усами, и только рот его шевелился, так что я почти слышал слова, пытавшиеся слететь с побелевших губ, как слетали сотни раз до того: «Ах, ты, мой ненаглядный, ты плохо себя вел? О, так старый Дробила выбьет из тебя дьявола, очистит тебя огнем и розгой, уж будь спокоен».

Но на самом деле не было слышно ни звука. Монти упер руки в бока и разглядывал жертву с придирчивостью строителя или станочника, оценивающего свою работу. Затем он спокойненько положил здоровую правую руку ему на грудь, чуть в стороне от рукоятки ножа.

– Нет-нет, любезный мой мистер Дроблворт! Наказания в Монреале выглядят вот так, – ласково промолвил он и легонько, совсем немножечко толкнул.

И Дробила обрушился, как печная труба, по которой съездили шаровым тараном.

А Монти обернулся и уставился на меня в упор: пол-лица пылает озорством, пол-лица – обожженная, спекшаяся корка.

– Он был просто поганая куча навоза, – сказал он, подмигнув мне здоровым глазом. – Рискну предположить, мир без него стал гораздо лучше.

Он вытер руку о штаны – все в бурой подвальной грязи, успел заметить я, – и протянул ее мне.

– Монтегю Голдфарб, помощник машиниста и подмастерье-механик, только что из Старого Монреаля. Монти Монреаль, если пожелаете, – представился он.

Я хотел что-нибудь сказать – все равно что, на самом деле, но обнаружил, что от волнения прикусил себе щеку и рот у меня полон крови. Я был так ошарашен, что протянул ему в ответ обрубок правой руки, прямо с крюком и корзиной для столовых приборов – а ведь я такого не делал с тех пор, как эту самую руку утратил. Сказать по правде, я малость стеснялся своего увечья и предпочитал лишний раз о нем не думать. И особенно терпеть не мог, когда целые люди стеснялись смотреть на меня, будто я урод какой или чудище. Но Монти просто взял и ухватил мой крюк своими ловкими пальцами – такими длинными, будто им дополнительный сустав приделали, – да потряс его, словно нормальную руку.

– Прости, друг, запамятовал твое имя?..

Я снова разинул рот и на сей раз сумел извлечь из него звуки.

– Шан О’Лири, – сообщил я. – Антрим-таун, потом Гамильтон, потом тут.

Что бы еще такое сказать?

– Некогда помощник компьютерщика третьего разряда.

– А вот это просто отлично, – сказал он. – Опытные ремесленные подмастерья – именно то, что нам здесь нужно. Ты знаешь тут всех, Шан, и парней, и девчонок. Есть еще такие, как ты? Дети, которые умеют делать всякие вещи, назовем их так?

Я кивнул. Странно было вести такой неспешный разговор над остывающим телом Дробилы, которое лежало и благоухало всем тем, что его старые потроха только что спустили в дорогущие штаны. Но под горящим взглядом Монти Голдфарба, стоявшего передо мной, будто мастер посреди собственного цеха, уверенный и невозмутимый, все это выглядело как-то… естественно.

– Шикарно, – молвил он и пихнул Дробилу носком ботинка. – Эта падаль скоро испортится, но до того мы успеем славно поразвлечься. Позвольте вашу ручку, сударь!

Он нагнулся, подхватил тело под руку и кивком указал мне на другую. Я послушался, и вдвоем мы подняли обмякший труп Зофара Дроблворта, великого Дробилы «Святой Агаты», и утвердили его во главе среднего из столов. Рукоятка ножа так и осталась торчать из груди, посреди расплывающегося по синему парчовому жилету багрового пятна.

Монти оценил картину.

– Так дело не пойдет.

Подцепив чайное полотенце из стопки у кухонной двери, он повязал его, как салфетку, вокруг шеи мертвеца, и расправлял и укладывал складочками, пока та не прикрыла более-менее эту жуткую рану. После этого он цапнул одну из ковриг со стола и оторвал горбушку.

Некоторое время Монти молча жевал, как корова свою жвачку, ни на миг не отрывая от меня глаз.

– Волчья работа, жрать-то охота, – поделился он, наконец проглотив, и расхохотался, обдавая округу фонтаном крошек.

Он прошелся по столовой, хватая со столов аккуратно разложенные мною ложки – то одну, то другую – и внимательно их изучая. При этом он продолжал глубокомысленно глодать горбушку.

– Фиговые приборы, – сообщил он, наконец. – Совершенно фиговые. Однако я уверен, что себе-то старый мерзавец свил недурное гнездышко. Я прав?

Я кивнул и ткнул пальцем через холл, в дверь его комнат.

– Ключ на поясе.

Монти поковырялся в кольце с ключами, свисавшем с толстого кожаного ремня, и пренебрежительно фыркнул.

– Сплошь одноцилиндровые, – сказал он и вытащил вилку из корзины, все еще болтавшейся на моем крюке. – Так будет всяко быстрее, чем возиться с ремнем.

Он целеустремленно двинулся по холлу, громыхая железной ногой по полированному дереву (и, да, оставляя на нем безобразные отметины). Там он встал на одно колено, поглядел в замок, сунул вилку под железную ногу и согнул, как рычагом, все мягкие латунные зубцы, кроме одного, так что вышла одна-единственная длинная тонкая спица. Ее он запустил в замок, прислушался, резко и точно дернул запястьем и повернул дверную ручку. Дверь услужливо и тихо отворилась.

– Вот, собственно, и все, – резюмировал Монти, вставая с колен и отряхивая штаны.