Чащоба - [87]

Проспав день, они с Вильмутом на следующий вечер отправились в путь. Они заверили любезное семейство в своей непреходящей благодарности, пообещали сделать для них все, если они — избави бог — попадут в беду. В один голос пригласили на отдых в деревню — это вышедшее из обихода слово прозвучало смешно, — но ведь можно было надеяться, что жизнь опять потихоньку войдет в прежнюю колею.

В этот миг они словно бы забыли о разрушениях, человеческой бесприютности, разобщенности семей, об убитых, раненых и о том, что война еще далеко не закончилась.

Известно, что благодарность — это такой груз, от которого стараются как можно скорее избавиться.

Когда они осенью того же года спешно покинули Медную деревню и обосновались в городе, они уже не соблаговолили навестить милую семью. Их с нею и случай не свел. Да ведь всех и не оделишь поклонами, кто в трудные времена протянул тебе руку помощи. Может, они с Вильмутом и не думали столь цинично, скорее ими руководило желание похоронить свое прошлое; разумнее было обрезать нити, связывавшие их с ним.

Жизнь надо было прожить, приходилось держать нос по ветру и подлаживаться к тому, что есть.

В те времена Лео изо всех сил старался влиться в новую обстановку, был занят в основном заботами о хлебе насущном. Как прекрасно уравновешивает человека подстегивающая его забота о хлебе насущном! Как легко преодолимы и другие скромные заботы: чтобы в холод была теплая одежда, имелось бы жилье, куда прийти и уронить на постель уставшее тело.

В те дни Лео не приходилось сетовать на приспособляемость; его организм и в особенности мозг еще не подавали признаков износа, ему удавалось довольно хорошо ориентироваться в повседневной суете. В те времена, пожалуй, легче жилось тем, у кого не было знакомых, друзей и родственников. Человек существует ровно в том умножении, в сознании скольких людей сохранились сведения о нем. Чем более чужой ты был среди людей, тем безопаснее. В те времена кое-кто пользовался сведениями из чужого прошлого, словно козырной картой, и если не хватало порядочности и на первый план всплывала личная выгода или жажда мести, то эти сведения использовались во зло. Поэтому Лео вместо друзей и приятелей предпочитал шапочное знакомство; кивок был, пожалуй, самым безопасным способом общения.

Оставался лишь один неразлучный друг Вильмут.

Постепенно Лео привык быть замкнутым и неразговорчивым.

Иногда по вечерам, когда он, до смерти усталый, заваливался на кровать, ему перед сном представлялся тот, другой, довоенный Лео. Он частенько катил на велосипеде в поселок, в народном доме именно он становился в любом деле незаменимым заводилой или, по крайней мере, рьяным участником. Может, и он содействовал тому — запасшись гимназическими примерами, — что примитивность сельских гулянок понемногу стала меняться; кроме танцев до упаду, запевок и гармошки нашлось и нечто другое, не столь отталкивающе пошлое. По инициативе Лео стали декламировать стихи известных поэтов, возник и мужской квартет, раза два удалось поставить одноактные пьесы и даже, к всеобщему изумлению, устроили бал-маскарад.

Задним числом, конечно, трудно определить побудительные мотивы собственной ретивости. Возможно, ему хотелось покрасоваться перед девушками, может, сказывался просто молодой задор, пришлась по душе и возможность покомандовать сынками богатых хозяев. Его происхождение оставалось сомнительным, и жил он на арендном хуторе — приходилось чем-то восполнять свои минусы. Его признавали равным среди равных — в их зажиточном краю (маленькая Дания) почитали просвещенность, а откровенных неучей можно было перечесть по пальцам одной руки, — и никто не проявлял зависти, когда Лео стал верховодить. В целой волости он почитай что со всеми был знаком.

Когда уставший до смерти работяга валился на кровать и возвращался в мыслях к прошлому, его будто окатывало мутной волной: воспоминание о прежних временах вызывало одновременно сожаление и горечь. Он как-то еще острее чувствовал суровость нового жизненного настроя, который диктовал: ты и не хочешь никого допускать в свое окружение.

А дома, на Нижней Россе, валялись альбомы, на картонных листах множество фотографий: в зале народного дома стояли или сидели организаторы очередной вечеринки, и всегда Лео находился в центре. Милые все люди: опрятные, хорошо одетые — стройные девушки и юноши. Старательно отпечатанные с пластинок снимки были словно бы сделаны для воспроизведения в будущей книге по истории.

Чем дальше отодвигалась предвоенная юность и чем больше накапливалось бездумно отрубленных дней, тем чаще Лео ловил себя на том, что испытывает к прошлому какую-то смутную враждебность: его обманули. Подогреваемый в гимназии патриотический настрой сейчас годился разве что кошке под хвост. На школьной скамье им вдалбливали, что каждому найдется достойное место под солнцем родины. Главное: усердие, предприимчивость, верность идеям и дружелюбие по отношению к согражданам. Эти поучения попросту отпечатались в сознании, он жаждал жить гармонично. Он пытался с легкостью воспринять даже самое болезненное событие того времени — уход отца вместе с Юллой. Он не хотел ожесточаться, становиться колючим. Самоуверенно внушал матери, что они и без отца сумеют держать хутор в порядке и дальше будут жить зажиточно и беззаботно. Тоже мне утешение! Он старался смягчить горе матери: решил поступить в университет. Тогда, с высоты своей молодости, ему казалось, что женщине средних лет и не нужно другого счастья, кроме как сознавать: из сына выйдет ученый муж.