Чаша - [5]

Шрифт
Интервал

- Хотя само слово "тиран" стало нарицательным, - говорит сатана, - в те времена в него еще не вкладывалось особо мрачного смысла. Так назывались правители, узурпировавшие власть благодаря своим способностям или удачному стечению обстоятельств. Тирраном мог стать законно выбранный магистрат, удачливый полководец, возмутивший чернь ловкий демагог, и даже наследственный правитель, превысивший закрепленные обычаем нормы своей власти. Ключевое слово сдесь - "узурпация". Жизнь тираннов была трудна, ибо у них всегда оказывалось слишком много врагов и слишком мало надежных союзников. Hо Писистрату, а потом и его сыновьям долго удавалось избегать острых ситуаций - до тех пор, пока Гиппарху, младшему брату и соправителю Гиппия, не вздумалось положить свой глаз на одного красивого подростка. В общем, ничего особенного в этом не было, но паренек оказался слишком смазливым, его любовник чересчур преданным, а сам Гиппарх излишне злопамятным.

- Это и есть та любовь, о которой ты говорил мне? - интересуюсь я, рассеянно взвешивая на ладони пустую чашу. - История соперничества двух педерастов?

Сатана усмехается:

- Hет, не совсем. Хотя согласись, даже такая извращенная страсть заслуживает некоего уважения, если из-за нее люди готовы даже поспорить со смертью. Hо древние эллины не поняли бы твоего отвращения. Требовались усилия веков, чтобы по возможности вытравить из древнего наследия тот густой дух гомосексуализма, которым пропитана вся античная культура. Причем имелась в виду в основном педорастия, а не равноправные отношения. Любовь к мальчикам и не успевшим обрасти шерстью юношам прославляли поэты... Тебе нужны стихотворные цитаты?

- Hет, в общем-то, - говорю я.

Сатана усмехается:

- Как я уже говорил, - продолжает он, - требовалось веками очищать древнее наследие, чтобы не замечать вещи, самоочевидные для любого эллина или римлянина.

Итак, юношу звали Гермодий, а его любовника Аристогитон, оба они происходили из рода Гефиреев, переселившегося в отдаленные времена из Эретрии - впрочем, эта подробность не имеет отношения к сути нашей истории.

...она возвращается к пустому пиршественному ложу. Комната, где происходит пир, могла бы показаться нам убогой. Обмазанные глиной стены, глиняные полы, вся роскошь обстановки сведена к нескольким предметам, действительно изящным, хоть и простым - расписанным кувшинам, блестящим в отсвете светильников медным чашам, покрытой резьбой немногочисленной мебели. В это так просто не верится, но теперь в комнате еще более шумно, чем минутой раньше. Побагровевшие от усилий флейтистки напрягают легкие. Леена догадывается, что Аристогитон больше не вспомнит о ней. Будь она в этом окончательно уверенна, то постаралась бы сегодня незаметно уйти.

- Ты чем-то огорчена, маленькая львица?

Стоило бы сразу обьяснить, что львица на языке эллинов звучит как "леена".

Ома поворачивает голову:

- Почему ты так думаешь?

- Мне так показалось, - говорит подсевший к ней человек. - Он не вернется сегодня.

- Откуда тебе известно это, Клисфен?

Он улыбается уголками губ, ловко заваливаясь на ложе, не разлив при этом ни капли вина из стоящей на ладони переполненной чаши. Учитывая, сколько было выпито за этот день, это выполнено довольно ловко.

- Ведь он очень увлечен этим мальчиком. А теперь у них обоих возникли большие неприятности.

Ему около сорока и его нельзя назвать красавцем. Впрочем, он и не урод. Его волосы аккуратно уложены под пиршественным венком, а короткая ухоженная борода придает профилю мужественность и жесткость. Это впечатление только усиливает изучающий взгляд проницательных глаз. Когда этот человек захочет, этот взгляд становится понимающим и дружелюбным, но это всегда будет игрой. Леена знает это.

Она продолжает сидеть на краю пиршественного ложа, растянутся на котором, не нарушая обычных приличий, может только мужчина.

- Ты и это знаешь?

- У меня ведь есть глаза, уши и разум. Hе сомневайся, маленькая львица, сегодня он не вспомнит о тебе.

- Почему ты мне говоришь об этом?

- Потому что эта ночь только начинается.

Hа губах Леены улыбка, часть ее собственной заученной игры, слишком заученной, чтобы оставаться только игрой. Впрочем, этот человек не лишен мужской притягательности. Hо есть одна вещь, которая отталкивает ее. Пусть это не бросается в глаза, но она чувствует это - он слишком любит повелевать людьми.

Так или иначе, но она гасит свою неприязнь. Он из тех, с кем не стоит ссорится, а потом, и это тоже имеет значение, он очень богат. Это один из богатейших людей не только в Афинах, но и во всей Элладе.

- А ведь у меня к тебе есть подарок, - говорит вдруг Клисфен.

- Думаешь, это так просто? - спрашивает она. - Если мой возлюбленный будет сегодня занят, то я прельщусь ожерельем или парой сережек?

- Hо это будет не простой подарок, - говорит он, улыбаясь, и эта улыбка на какие-то мгновения заставляет ее полностью забыть о недоверии. - Каждой здесь можно подарить ожерелье или браслет, а этот подарок будет достоин именно твоего имени.

- И что же это за подарок?

- Ты узнаешь позже.

- Ты ловишь меня на любопытство?


Еще от автора Дмитрий Веприк
Легенда о гибели богов

Повесть о богах и героях Эллады. Об их дружбе и вражде, любви и ненависти, подлостях и подвигах, честности и интригах. В современном изложении и стиле фэнтези.


Карты рая

Если вам предложат отправиться на поиски мира, более невероятного, чем Атлантида, Утопия или Великое Кольцо, не торопитесь отказываться. Как знать, может быть, по пути к нему вы найдете себя. Не торопитесь соглашаться — возможно, найдя себя, вы поймете, что вам некуда возвращаться. Именно так происходит с героями романа Дмитрия Веприка «Карты рая», отправившимися в рискованную космическую экспедицию…


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.