Чаша терпения - [7]

— Курбан! Да ты оглох, что ли?! Что ты там делаешь?!

Кузнец поднял голову, посмотрел на дорогу. Там, легкий на помине, стоял старьевщик Убай со своим ишаком и двухколесной тележкой.

Курбан молча поднялся, подошел к нему.

— 'Подкуй, братец, моего рысака на обе передние, пока еще светло. А то в Ташкент еду за товаром. Дорога дальняя. Собьет копыта.

Кузнец молча взял у него из рук короткую толстую камчу, вдруг размахнулся и хлестнул ишака по спине. Тот согнулся, скосил свой мосластый узкий круп, но все-таки двинулся с места. Курбан снова размахнулся и, прежде чем Убай успел остановить его руку, еще несколько раз хлестнул ишака камчой, в ярости попадая ею то по спине, то по оглоблям.

— Постой, что ты делаешь, Курбан?! Ты одурел? — не закричал, а почему-то зашептал старьевщик, стараясь дотянуться и поймать руку, которую кузнец снова поднял над головой.

— Уезжай, слышишь! Ничего я тебе ковать не буду! И никому не буду. Уезжай!

— Курбан, что с тобой? Разве я тебя чем-нибудь обидел? — продолжал скороговоркой шептать старьевщик, растерянными бегающими и испуганными глазами смотря снизу вверх на широкие крепкие плечи и гневное лицо кузнеца, кое-где испачканное сажей, то оглядываясь на своего осла, который уже далеко увез тележку.

— Слышишь, Курбан?! Скажи, за что ты на меня?..

— Уезжай. Не на тебя.

— Так, может, ты больной? Я останусь у тебя ночевать!

Курбан кинул ему камчу, повернулся и устало, еле передвигая ноги, пошел в кузницу.

Убай постоял, посмотрел недоуменно ему в спину и побежал догонять тележку.

— Эй! — закричал вдруг Курбан, остановившись, глядя бегущему Убаю вслед. — Убай, слышишь?

— А?.. — Убай остановился.

— У тебя табак есть?

— Есть.

— Постой!

Курбан подошел к тележке, взял ишака под уздцы, провел ладонью по морде, потрепал за длинные уши, потом, продолжая держать его под уздцы, повел к кузнице.

Хозяин покорно шел сзади.

— Распрягай, — сказал ему Курбан, когда они остановились у кузницы возле столба, к которому привязывали лошадей для ковки, и бросил в руки Убаю повод.

— Зачем? — спросил Убай. — Если подковать… Мне ведь еще далеко ехать. А уж ночь на дворе.

— Распрягай, — повторил Курбан, не отвечая на его вопрос. — Я пока подковки подберу да подкую твоего жеребца ретивого, а ты тем временем сходи вон через дорогу да нажни ему хоть осоки, что ли, на ночь. — Курбан сидел на корточках и гремел железом, подбирая подходящие подковы. — Тележку-то твою надо прямо в кузницу закатить. Надежнее будет. Хоть и нет никого, а все-таки надежнее. Какой-никакой, а товар.

— Эх, Курбан, что у меня за товар, — говорил Убай, распрягая своего «коня». — Слезы одни, а не товар. Иголки, свистульки детские глиняные, табачку намного, пузырьки для насвая…

— Пузырьки? А горляшек-то нет разве для табака?

— Да есть и горляшки.

— Мне надо подобрать у тебя одну.

— А где же твоя-то?

— Раздавил, шайтан бы меня задрал! Сам ногой наступил. Вот я и злой поэтому.

— Разве можно из-за такой мелочи злиться, грех на душу принимать?! Да я тебе так дам ее, бесплатно, табакерку эту самую. Подарю. Есть тут у меня одна, хороша, уж больно хороша!

— Да ты не подумай, Убай, что я из-за скупости. Знаю, говорят про меня люди… А злой я не из-за того, что табакерку раздавил.

— Погоди, погоди. Ты же сказал, из-за этого.

— Да нет.

— Ну, а из-за чего же?

Курбан помолчал немного, потом отозвался нерешительно:

— Да как тебе сказать… Табакерка-то у меня, конечно, была не простая…

— А какая же? Золотая?

— Не золотая, а она мне как память от отца осталась.

— От отца или не от отца, а злиться из-за такой ерунды не надо, Курбан. Нехорошо. Скупость твоя тебя до добра не доведет.

Убай взял серп и ушел жать траву.

После всех дел они разостлали перед кузницей вместо скатерти белый поясной платок Курбана и сели ужинать. Курбан принес из-за перегородки в глиняной чашке кислое молоко, две ячменные лепешки. У старьевщика Убая нашлась щепоть зеленого чая, кукурузная лепешка и нават, завернутый в тряпицу, как сокровище. Макая в кислое молоко кусок лепешки и прихлебывая изредка через край, старьевщик все косился взглядом куда-то к порогу. Наконец он не выдержал, поднялся, шагнул и вдруг воскликнул, быстро склонившись и выпрямившись:

— Аллах многомилостивый! Смотри, что я тут у тебя нашел! Ты видишь? Золотой! Это ведь золотой.

Гляди. А я смотрю, что это там блестит. Смотрю, а сям не верю.

Убай подскочил к Курбану, бросился возле него на колени и протянул ему на ладони золотой.

— Гляди. Не веришь?! Ну, гляди же!

Курбан отвел его руку, хмуро продолжал хлебать молоко.

Убай опешил, секунды две глядел на него круглыми глазами.

— Ты что? Это твой. Я себе не возьму, не бойся, — сказал он, волнуясь.

— Возьми себе, — спокойно проговорил Курбан. — Ты нашел, ты и возьми.

— Зачем? Аллах тебе счастье послал, не мне. Возьми.

— Не возьму. Я его проклял.

— Кого? — отшатнулся Убай.

— Золотой этот.

Теперь Убай долго смотрел на Курбана молча, присев на пятки. Молчал и Курбан, продолжая есть молоко.

— Ты ведь зарабатываешь себе по копейке. Бьешься, как рыба об лед. А этот золотой брать не хочешь?

— Не хочу. Возьми себе.

— Курбан…

— Что?..

— Ты не заболел ли?