Чаша Мараканы - [22]

(Так и прилипла эта «пудра из риса» к знаменитому «Флу». И сегодня торсида радостно встречает этим воплем своих любимцев, многие из которых и не помнят даже происхождения этой клички.)

Время шло, и однажды снисходительные «академики», демонстрируя свой демократизм и добрую волю, согласились на включение в розыгрыш чемпионата Рио-де-Жанейро нескольких «малых» команд, в которых белые и «цветные» были смешаны. «Малым» клубам это прощалось, ведь, в конце концов, Бразилия была демократической страной, не правда ли? И вскоре, в 1926 году, взорвалась первая бомба, потрясшая добрые старые традиции молодого бразильского футбола: чемпионом Рио-де-Жанейро стал «СанКристован», маленький скромный клуб негров и мулатов, который в финальном матче разнес «академиков» «Фламенго» со счетом 5:0. Вероятно, это было сделано специально, с целью уязвить «чистоплюев», отмести всякие сомнения в законности и неоспоримости победы… В тот жаркий ноябрьский вечер Рио увидел крупнейший в своей истории «баллон» – громадный десятиметровый шар, наполненный горячим воздухом от горевшей под ним плошки, раскачиваясь плавно, болтался над кварталом Сан-Кристован, а затем, к ужасу всех, кто наблюдал за ним, стал опускаться на гигантские резервуары газа неподалеку от центра города. Если бы не отвага пожарников, целый квартал взлетел бы в тот вечер на воздух.

Словно очнувшись от сладкого сна, «великие» клубы вдруг обнаружили, что «эти негры» не только не уступают тонконогим «звездам» «Флуминенсе» или «Ботафого», но, увы, иногда и превосходят их. И некоторые из «великих» клубов начали сначала робко, потом смелее открывать свои двери «цветным». Мулат Фейтисо в 1928 году вдруг оказался в составе сборной страны, повергнув в смятение борцов за незыблемую святость традиций. И не только «оказался», но и – подумать только! – забил целых четыре – представляете себе: четыре! – гола в ворота белокурых шотландцев. Четыре гола из пяти! На следующий день телеграф отстукал победную реляцию, и заголовки газет откликнулись на нее громким эхом: «ЕВРОПА ВНОВЬ СКЛОНЯЕТСЯ ПЕРЕД БРАЗИЛИЕЙ!…» И чуть пониже: фотография Фейтисо в короне, увитой лавровыми листьями и подпись: «МУЛАТ – ИМПЕРАТОР ФУТБОЛА!»

А ведь император сей был неграмотен как последний башмачник из фавелы с Телеграфной горы, что высится напротив порта Рио. Надо было видеть, как он подписывал в протоколах свое полное имя и фамилию: «Луис Матозо» – единственные два слова, которые он умел написать. Он выводил их, высунув язык, потея от напряжения, пять минут. Он страдал, малюя эти непонятные палочки и загогулины, которым его обучили в клубе (неграмотный на поле не выходит!), он сжимался в комок под язвительным взглядом арбитра, благоухающего французским одеколоном. Эти пять минут, повторявшиеся накануне каждого матча, были его пыткой, его тяжелым проклятием, его крестом, который он вынужден был нести ради футбола. Поставив последний крючок: круглую баранку, которой обозначается «о», он вздыхал облегченно, крестился и выбегал на поле, радостно вскинув руки навстречу воплям торсиды, но не забывая при этом ступить на поле обязательно с правой ноги. Здесь, на поле, он вновь становился самим собой: знаменитым Фейтисо – Чудотворцем, о котором даже писали газеты. Те самые газеты, которые рассказывают обо всем, что происходит в мире: о правительствах, ценах на фасоль и новых программах в кинозалах Синеландии, в центре Рио, писали о нем, о Фейтисо, как о «великом артисте», как о «волшебнике мяча». И когда друзья рассказывали ему об этом, он жалел, что так и не научился читать.

Время шло… То там, то тут в командах «великих» клубов все чаще стали появляться мулаты и негры.

Кое-кто продолжал сопротивляться: разве можно было позволить, чтобы элегантные дамы, чтобы девушки, столь утонченные, столь благородные, аплодировали, махали белыми платочками и кричали «браво!» какому-нибудь потному негру. Абсурдность этого понимали не только клубные администраторы – «картолы», но и чиновники СБД, которые, созывая накануне международных турниров или товарищеских матчей сборную страны, стремились всячески «обелить» ее. Конечно, никто не выпроваживал негра взашей! Но при прочих равных условиях «вакансия» в команде всегда доставалась белому, а не «цветному».

Об этом никто открыто не говорил, но это все хорошо понимали.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов в лексиконе южноамериканского футбола появилось новое слово «профессионализм». И проблемы, вспухшие как злокачественная опухоль, вдруг показались простыми и легкими! Внезапно выяснилось, что футбольную команду гораздо проще содержать в виде бригады наемных работников, чем в качестве какого-то аморфного сообщества любителей весело отдохнуть. Любитель всегда имел полное право при отсутствии настроения или несварении желудка отправиться вместо матча на рыбалку или запрограммировать на день игры вылазку с девочками в загородный клуб. А профессионал, получающий в клубе зарплату, был лишен этой приятной возможности. Любитель всегда входил в клуб через парадный вход, подымался по устланной ковром лестнице, приветственно похлопывал президента клуба по животу и имел освященное традицией право потрепать за коленку директорскую секретаршу. Профессионалу можно было отвести боковую дверку, куда бочком протискивались разносчики молока для клубного бара, электромонтеры и инспектора газовой компании. Профессионал был служащим. Чернорабочим. Как прачка или садовник. Его можно было сегодня нанять, а завтра выгнать. Его можно было премировать, ежели забьет гол. И оштрафовать процентов на пятьдесят зарплаты, когда он опоздает на тренировку… Но мог ли пойти на это «академик» философии, метящий в чиновники губернаторской канцелярии? Moг ли позволить себе опуститься до унизительной обязанности расписываться в табеле на получение зарплаты племянник президента банковского консорциума «Братья Гимараес», который сам мог бы купить пару десятков клубов вместе со стадионами, секретаршами, бассейнами, цветниками, душевыми и салонами для игры в бридж?!