Чаша любви - [10]

Где ты, мой герой? Отзовись. Уведи в даль светлую…

Когда не хочется говорить «До свиданья!»

И вот я еду в издательство. Тревожится сердце. Работа сделана. Она прямо-таки пышет экзотикой — самый придирчивый заказчик не придерется. От сумки, в которой лежит рукопись, так и исходит зной Греции… Ах, нет! Это солнце нагрело сумку сквозь стекло.

Моя остановка. Осторожно выхожу из автобуса — осторожно, потому что надела сегодня новые туфли на высоких каблуках. И не совсем к ним привыкла (вообще считаю, что лучшая обувь для современной писательницы — домашние тапочки). Как бы не зацепиться за ступеньку!..

Принарядилась. Посещение издательства для меня всегда праздник — тем более, если учитывать, что, кроме издательства, я давно никуда не выхожу. Внешний вид автора (лукавлю: я имею в виду авторессу!) сильно действует на редакторов. Во всяком случае мой вид. Я сегодня — сама экзотика. В кораллах и цветах. Будто из Папуа. Мой наряд, пожалуй, ключ к моему роману.

Перед входом снимаю солнцезащитные очки. В стеклянной двери — мое отражение. Я задерживаюсь на секунду, окидываю отражение быстрым придирчивым взглядом. Поворачиваю голову в полупрофиль. Я удовлетворена: перед издательством сегодня выросла высокая стройная пальма.

В прохладный вестибюль вхожу не спеша, с достоинством. Привратник, или сторож, или кто он этот человек, ряженный в ливрею, — я не знаю — глядит на меня во все глаза. Кажется, даже кланяется — вижу это боковым зрением. С чувством юмора у него все в порядке. Хочется надеяться, что и — со вкусом!

Поднимаюсь лифтом. Пользуясь тем, что в кабине в эту минуту одна, я достаю из сумочки зеркало и делаю последний смотр вооружению. Румянец на месте, губы на месте, ресницы в порядке. Поправляю челку, улыбаюсь. Нет, не то! Улыбка получается какая-то вымученная. Наверное, так улыбается пациентка профессору, который должен делать ей операцию; или студентка — тому же профессору, принимающему у нее экзамен… Нервы. Сказывается прокол со второй книгой. Попробуем еще раз — мягче, теплее. Я ведь только что из Папуа. Солнечная девушка. Может быть, чья-то мечта… Я — популярная авторесса… Улыбаюсь… Вот, хорошо. Теперь улыбка греет. И я почти неотразима!

Двери лифта раскрываются. Иду по коридору. Осматриваюсь, не поворачивая головы. Что-то здесь изменилось. Ах да — появился паркет. Едва уловимо пахнет лаком. В приемной сменили мебель на более дорогую, поставили компьютер. Хороший знак — издательство богатеет.

Я в приемной уже третий раз, однако никогда не видела секретаршу. Чашечка с кофе на столе, какой-то блокнот, авторучка, стопка бумаги для заметок… Модный пиджачок на спинке стула — такой старый трюк… Ощущение присутствия при очевидном отсутствии.

Беру листочек бумаги, авторучку и записываю наконец те мысли, что твердила в автобусе.

Потом стучусь в кабинет к главному. Выждав пять секунд, вхожу.

Главный — как всегда сама любезность — поднимается мне навстречу. Узнает меня сразу и без видимого усилия, хотя не встречались мы давно… Полноватый, седоватый, улыбчивый. От стола далеко не отходит. Стол — его крепость. Исключительный порядок на столе: телефоны, календарь, хрустальный стаканчик с остро отточенными карандашами, роскошный кожаный бювар, блокноты стопкой… В этом его уважительном отношении к столу, к порядку угадываю черту опытного старого столоначальника.

Улыбка у редактора такая же теплая, как у меня. Мы с ним вместе приехали из Папуа. У него несомненный талант — с каждым человеком держаться по-свойски, будто знаком с ним много-много лет. Я вижу его, как и кабинет, всего в третий раз, но мы уже, кажется, приятели. Он и в первую нашу встречу держался, как сегодня. С ним чувствуешь себя спокойно. С ним легко переходишь на доверительный тон.

Редактор и начинает с доверительного:

— Вот читаю молодых писак, — он кивает на чью-то рукопись, исчерканную красной ручкой; рукопись от обилия красного выглядит окровавленной.

— Любопытно… — я желаю выглядеть скромной и не пускаю на лицо ироническую улыбку.

— У вас бы им, Леночка, поучиться!..

«Хорошее начало! — отмечаю я. — Это придаст мне уверенности».

Он продолжает:

— Поучиться… И не только мастерству, но и манере держаться.

Оглядываюсь на кожаный диван у окна, отвечаю:

— Хотелось бы вам возразить из скромности, да не получается. Это значило бы расписаться в собственном непрофессионализме.

Левая бровь редактора поползла вверх; он осмысливал с минуту изреченное мной. Спохватился, указал на диван:

— Вы присаживайтесь. Распорядиться — кофе?

Рука его потянулась к кнопке звонка.

— Нет-нет, благодарю. Жарко, — отказываюсь я, хотя мне очень любопытно — явилась бы секретарша на вызов?

Я кладу свою рукопись на край стола и сажусь. Машинально закидываю ногу на ногу, а потом вдруг соображаю, что этого делать не стоило бы. В кабинете главного все-таки! Не слишком ли легкомысленно? Но уж и убирать ногу, суетиться — лишнее. Все-таки — в кабинете главного! Каждый жест должен быть рассчитан. Каждое перемещение — по протоколу. Как на дипломатическом приеме.

А тут и сомнения — вечные спутники творческой натуры: «Не слишком ли я придираюсь к себе? Может, лучше быть раскованнее?».