Час тишины - [40]

А потом вдруг услышал тот звук — протяжное завывание: у-у-у-у! Оно доносилось издалека, приглушенно и одиноко, затем вдруг приблизилось и полетело над снегами.

Волки, понял он. Что их заставило подойти так близко к людям?

Он встал, подошел к заиндевевшему окну, осторожно впустил звук и холод. Ему было не по себе, зубы стучали; его охватил холод и эта странная тоска. Он вышел на цыпочках из комнаты. Коридор был холодный, его комната тоже выстыла. Он зажег свечу, второпях стал копаться в рюкзаке и наконец нашел то, что искал. Это был толстый блокнот, а в нем — между обложкой и первой страницей — ее фотография. Он смотрел на ее лицо, но теперь ему было мало этого, он хотел слов, человеческих слов, хотел быть участником разговора, хотел мысли, которую когда-то любил. Он перелистывал блокнот: цифры и цифры, углы полигонов, трое носок, заказать подставку, написать тете, 158 крон — консервы.

Тень стройной неги сладкая,

Могу ли за тобой идти?

Я опьянен твоею красотой,

Но я всего лишь тоже тень.

Между двумя страничками лежала сложенная записочка — единственное, что от нее осталось. Все ее письма сожгла его старая тетя: тайно, среди ночи, когда он спал. Она боялась держать что-нибудь «такое» в своем доме, пусть это были всего-навсего письма, пусть в этих письмах ничего не было, кроме военной любви. Да, какое безумие, когда люди должны бояться писем о любви! А это даже и не письмо — всего лишь записочка: «Ты хотел бы сходить на „Тарзана“? Купи на завтрашний вечер билеты. Все равно будет лить дождь. Жду тебя у кино». Билеты лежали под следующей страничкой. Они уже немного пожелтели; в тот вечер ее и взяли, и ей уже никогда больше не пришлось его дожидаться; он закрыл блокнот.

«Что же теперь делать? — подумал он. — Ведь я все же чего-то хотел. Ради чего-то я заехал так далеко. Но что же это такое?»

Снова донесся вой. Так близко! А ведь зима только начинается. И в ту же минуту в его памяти возникли совершенно отчетливые выстрелы — треск автомата, — они были уже далеко за ним, и лошадь совсем не ускорила шаг.

Он побродил по заснеженному двору, конь спал, закрыв свой единственный глаз, и, видно, на самом деле был глухим, потому что открыл его только тогда, когда почувствовал его руку. Торопясь, он запряг коня, потом вернулся в дом, разбудил женщину:

— Мне пора в горы. Сейчас же. Простите меня…

— Пустое. Я буду тебя ждать.

В гуще леса он увидел черную фигуру, борющуюся с вьюгой, и узнал лесника Поповича.

— Пан инженер, — еще издали закричал лесник, — да спаси вас господь, какое счастье, что я вас встретил. Поворачивайте обратно, в деревне банда. Вчера пожаловали. Я слышал только стрельбу, а теперь вот сверху вижу дым. Подожгли, сволочи.

— Ну раз подожгли, — сказал инженер, — так теперь их там нет.

— Кто знает, не искушайте судьбу.

Инженер пожал плечами.

— Поворачивайте лошадь, — настаивал лесник, — они убьют вас. Ах, боже мой.

Конь тяжело поднимался вверх, черная фигурка лесника шаром скатывалась вниз по снегу, пока не потерялась из виду.

Снова раздался вой, но на этот раз он услышал и яростный лай собак. Опять его охватила тоска, и он должен был превозмочь себя, чтоб не повернуть коня обратно. Конь нервно фыркал, и инженеру казалось, что он чувствует собачий запах и едкий запах дыма.

Все потому, пытался приободрить он себя, что я слышу это впервые. Когда к человеку впервые прикасается смерть, он неизменно испытывает ужас. А когда впервые поцелует — счастье. А потом привыкает — и к тому, и к другому.

Но он не хотел привыкать. Собственно, все зависит от человека. Две вещи, касающиеся друг друга, всегда касаются одинаково, ибо они всегда существуют вместе. Но если вещей касается человек или если люди касаются людей, то в этих отношениях всегда может быть что-то новое, потому что сами люди изменяются.

Конь заржал и остановился. На снегу чернели следы сажи.

— Трогай, — крикнул он на коня, — трогай, дорогой. — Он вылез из саней и похлопал коня по утомленной спине.

Когда он поднялся на плоскогорье, огонь давно уже погас, только из нескольких пожарищ поднимался небесно-голубой дым. Нижняя половина деревни стояла нетронутой и тихой. Конь шел к своей избе.

Дом стоял, как раньше, он видел его издалека. Высокие окна, кирпичная стена, но на дверях белела какая-то надпись.

Подъехав ближе, он прочел одно-единственное слово:

КОММУНИСТ

Инженер выскочил из саней, конь пошел к соседнему домику и остановился перед собственной конюшней. Он открыл двери, в сенцах лежал незнакомый мужчина в серой грязной форме с разрубленной головой, в нескольких шагах от него — Василь Федор, на постелях с неестественно повернутыми головами неподвижно лежали дети, возле них с разметавшимися по одеялу волосами стояла на коленях мать. Он переступил через трупы мужчин, коснулся двух мальчишеских лбов, отошел на шаг, в незакрытых глазах мертвой женщины застыла нечеловеческая боль, он наклонился над ее лицом, потом отвернулся и закрыл ей глаза. Кончики его пальцев похолодели от этого прикосновения — смерть крепко вошла в них. Впервые в жизни он видел убитых и не знал, что делать. Он склонился над мертвой девочкой, взял ее на руки и понес по протоптанной в снегу дорожке к соседнему домику, где до сих пор его дожидался полуслепой конь.