Час разлуки - [14]

Лицо ее с четким овалом, чуть курносое, пухлогубое, все ее узкое тело напоминали фотографии из «Вога» или «Эль» — французских модных журналов, — но не те, где звезды-манекенщицы, непременно худые, черные, длинноногие, хищные, демонстрируют последние фасоны немыслимых в быту платьев, то похожих на наряд тропических бабочек, то напоминающих греческие хитоны, то годящихся в иллюстрации к фантастическому роману: очки на пол-лица, чудовищно расклешенные брюки и начинающиеся от ключиц рукава. Нет, она походила на тех скромных, безымянных, стандартных девушек, которые в начале и в конце журнала показывают лифчики, колготки, пояса. Она была проста, но в этой простоте славянского лица с точеными, ровной дугой бровями и огромными ресницами (впрочем, почти бесцветными, если их не подкрасить) заключалось главное обаяние: неспособность надоесть, примелькаться своей оригинальностью — простота бесконечности. Загадка (которой, возможно, и не было?) таилась в ее голосе — то высоком, почти писклявом, то глубоком, грудном, в ее удивительной фотогеничности — всякий раз по-иному выглядела она на газетных снимках и в маленьких ролях, которые сыграла затем в нескольких фильмах, не обнаружив, правда, особенного актерского дарования. Как он гордился ею, женившись! Собирал и наклеивал в специальный альбомчик фотографии, ходил бесконечное число раз мимо тех магазинов, где в витрине было ее лицо — то в дорогой норковой боярке, то с помадой у губ, то с переделанной ретушером из помады карамелькой — в окне булочной на улице Горького. Хотя в глаза говорил больше о недостатках — о ее фигуре, излишне худой и недолгой; о плечах, широковатых для ее небольшого тела; о ногах, не вполне прямых и особенно худых от щиколотки до колен. Зато бедра, совершенно незаметные под юбкой, невидимо полнели, внезапно открывая ее женственность. Ей очень шла маленькая родинка на подбородке, которую Алексей любил, как, впрочем, и еще одну — на узкой ступне, у которой первый и второй пальцы были совершенно одинаковы…

«Если она сойдет у комбината «Правды», я пойду за ней», — решил Алексей. Он умел знакомиться на улице, хотя дальше очень часто развить успех не мог. Алексей не был робок с женщинами — скорее женщины были робки с ним. В природе существовал тип, предназначенный специально для него, для его пылких рассуждений о литературе, о поэзии, — но сам Алексей тянулся к совершенно противоположному: «Что могу, то не хочу, что хочу, то не могу». Он знал за собой, что некрасив, курнос, очкаст, но умел заинтересовать, зажечь словом. Даже его хорошенький приятель, генеральский сын и стиляжка Митя Гурушкин, любимец однокурсниц, не раз прашивал его заговорить на улице со смазливым личиком, чтобы затем самому углубить знакомство.

Она вышла у «Правды» вместе с подругами. «Куда же ты?» — удивленно поправил очки ученый германист. «Я сейчас-сейчас», — пробормотал Алексей, не отрывая взгляда от удаляющегося капора, который мелькал уже в подъезде «Комсомольской правды». Германист пожал плечами и направился через дорогу к редакции.

Алексей пролетел два коридора и нашел девушек на третьем этаже. Растерянно сбившись, они о чем-то жужжали.

— Вы, наверно, заблудились в этих катакомбах? — подошел он. — Я могу быть вашим гидом.

— А вы что тут работаете? — спросила одна.

— Да, я здешний бухгалтер, — представился Алексей.

Похоже, ему поверили все. Кроме одной, рыхлой, носатой, с глазами-маслинами, которая была постарше остальных лет на восемь, и, кажется, руководила всем выводком. Она внимательно посмотрела на него.

— Нам в отдел писем, — робко сказала красавица.

— Я покажу, — предложил Алексей и, отойдя с ней на несколько шагов, быстро заговорил: — Умоляю вас, найдите полминуты, поговорите со мной! Это очень важно! Я вас подожду на первом этаже…

Потом Алена призналась, что спустилась к нему только по настоянию той, носатой атаманши:

— Вера сказала: «Иди, иди, — это серьезный парень».

Они обменялись адресами и договорились встретиться через несколько дней у метро «Краснопресненская».

Алексей нарядился в свой единственный приличный костюм, повязал с помощью отчима галстук, а затем с час вышагивал, держа за спиной две гвоздики, перед бронзовым рабочим, украшающим вход в метро.

Она не пришла.

Он решился напомнить о себе, черкнуть открытку, достал книжицу, куда Алена собственноручно вписала адрес.

Там значилось только почтовое отделение.

Часть вторая

1

Алексей Николаевич положил под язык «Взлетную» карамель, и сердце, глупое, доброе сердце, приняло мятную конфету за валидол.

Уже год прошел с той поры, когда он узнал, что такое сердечный приступ. Тогда Алексей еще ожидал ее, ее возвращения, жил в ежечасном напряжении, на взведенных нервах.

Сердце мешало ему давно. Со студенческих лет он не мог носить авторучку в левом кармане. Как-то в далеком Фрунзе, куда Алексей приехал в одну из первых журналистских командировок, в двухкомнатном люксе он никак не мог уснуть от странного ритмичного позвякивания. Встанет, зажжет свет, осмотрится, прислушается: все тихо, только от станции Пишпек слабо доносятся паровозные голоса. Ляжет — звон начинается сызнова. И только после долгих поисков Алексей обнаружил, в чем дело. Роскошная двухспальная, видавшая виды, кровать была расшатана до невозможности, так что стук сердца вызывал небольшие, но явные колебания, передаваясь через тело задней спинке; та нежно касалась хилого столика, неуверенно стоявшего на неровном паркете; дрожь поднималась к графину, сдвинувшему набекрень неплотно пригнанную крышку. И крышка позвякивала…